Читать книгу "Британская империя. Разделяй и властвуй! - Джон Роберт Сили"

Подобная система является по существу варварской, ибо одна община обращается с другой как со своей собственностью, конфискует плоды ее промышленности не взамен даруемых ей благодеяний, а на основании безусловного права завоевания или какого-либо другого права. Даже в тех случаях, где подобные отношения покоятся открыто на факте завоевания, они настолько безнравственны, что могут существовать долгое время только в обществе, стоящем на варварской стадии развития. Так, если допустить, что Англия приобрела Индию путем завоевания, она не может, да и не хочет владеть ею исключительно ради своих собственных денежных выгод. Она не получает с нее никакой дани; Индия не является для Англии доходной статьей, и англичанам было бы стыдно, если бы, управляя ею, они каким-либо образом жертвовали ее интересами в пользу своих собственных. Следовательно, a fortiori было бы варварством приложение старого понимания к колониям, ибо это значит обходиться с соотечественниками, которые связаны с Англией лишь узами родства, как с побежденным врагом или, точнее, хуже, чем цивилизованная нация может позволить себе обращаться с побежденным врагом. Вероятно, и при старой колониальной системе это понятие проводилось бессознательно и неумышленно. В шестнадцатом веке оно открыто применялось к завоеванным владениям; а так как колонии Испании были в известном смысле ее завоеванными владениями, то легко понять, как бессознательно и ненамеренно это варварское начало вкралось в колониальную систему Испании, развилось в ней и отравило ее в позднейшие времена. Понятно также, что пример, поданный Испанией, и установленные ею прецеденты повлияли и на другие европейские государства – Голландию, Францию и Англию, – вступившие на поприще колонизации столетием позже.

Результатом этого было то, что некоторые из этих государств, например, Франция, наложили на свои колонии железный авторитет своей власти. В Канаде французские поселенцы подвергались суровой регламентации, от которой они были свободны, пока оставались во Франции. Ничего подобного не было в английских колониях. Их жители были подчинены известным установленным ограничениям в деле торговли, но вне этого они были безусловно свободны. Унося с собою свою национальность, они везде пользовались правами англичан. Мистер Меривэль замечает, что старая колониальная система не допускала ничего подобного тому, что существует в современной коронной колонии, где англичане управляются административно, без представительных собраний. Хотя при старой системе собрания не были установлены формально, но они вырастали сами собою, ибо для англичанина, по самой природе его, собрания были необходимы. Так, старинный историк колоний, Гетчинсон, пишет в 1619 году: «В этом году палата представителей внезапно появилась в Виргинии».

Действительно, в те времена английское правительство не грешило излишком вмешательства. Колонии были в такой мере предоставлены самим себе, что некоторые из них, особенно в Новой Англии, с самого начала во многих отношениях держали себя как совершенно независимые государства. Еще в 1665 году, то есть всего сорок лет спустя после основания первого поселения и за сто лет до декларации независимости, Массачусетс не считал себя на деле подвластным Англии. «Они говорят, – пишет один комиссионер, – что, пока ими уплачивается одна пятая золота и серебра, согласно условиям хартии, они ничем не обязаны королю, кроме долга вежливости».[39]

Итак, старая английская колониальная система вовсе не была на практике тиранической, и когда произошел разрыв, то тягости, на которые жаловались американцы, хотя и существовали, были, однако, менее обременительны, чем те, которые налагались на колонии и до и после этого, а между тем они повлекли за собою такие крупные последствия. Слабая сторона системы состояла не в том, что она вмешивалась слишком много, а в том, что практикуемое ею вмешательство было таково, что легко могло возбудить недоброжелательство. Она требовала очень малого, но то, чего она требовала, было несправедливо. Она допускала полную свободу во всех областях жизни, кроме одной, именно торговли; здесь она вмешивалась, облагая колонистов в пользу торговцев из собственно Англии. А это значило – ставить метрополию в ложное положение, дать ей право обращаться с колониями как с владением или как с поместьем, которое должно работать на пользу англичан, оставшихся на родине. Никакое требование не могло вызвать более вражды. Если это и не есть требование господина, обращенное к рабу, то, во всяком случае, оно походило на требование лендлорда, не живущего в своем поместье, предъявленное к его арендаторам, в судьбе которых он ничуть не заинтересован. Однако лендлорд по крайней мере предоставляет арендаторам право пользования принадлежащей ему землей. «А что же такое, – мог сказать всякий массачусетский колонист, – дала нам Англия, чтобы получать постоянную ренту с нашей промышленности? Хартия Якова I предоставила нам право пользования землями, которых Яков I никогда и не видывал, которые ему не принадлежали; землями, которые мы могли бы занять для себя без всякой хартии и не встретив сопротивления».

Таким образом, старая колониальная система являлась нерациональным смешением двух противоположных понятий. Она присваивала себе право управлять колонистами в силу того, что они были англичанами-братьями, а управляла ими, как будто они были побежденными индейцами. Вместе с тем, обращаясь с ними, как с завоеванным народом, она предоставляла им такую свободу, что они могли легко восстать.

Я уже показал, как могло возникнуть первоначально это странное смешанное понятие о колониях. Не особенно трудно понять и то, как англичане, однажды усвоив его, удерживали его и не смогли найти дороги к созданию более правильного представления. Если бы при тогдашнем положении мира они задумали преобразовать свою систему, то естественно пришли бы к мысли полного отделения колоний, ибо аналогия со взрослыми детьми вполне приложима к колониям, когда они настолько удалены от метрополии, что интересы их становятся отличными от ее интересов. При таких обстоятельствах всякий реальный союз и всякое предъявление авторитета со стороны метрополии лишаются своей силы, почему наиболее пригодной системой является греческая, предоставляющая колониям независимость и связывающая их только постоянной дружбой. Английские колонии в семнадцатом веке были, по крайней мере в мирное время, слишком отдаленны, чтобы составлять реальный союз с метрополией. Это настолько верно, что нам кажется скорее трудным понять, как могло отпадение Новой Англии так долго откладываться, и я думаю, что причину этого надо искать в существовании в Северной Америке на исходе семнадцатого века французских владений. Когда началась великая колониальная борьба между Францией и Англией, колонии сплотились теснее с Англией, и мы можем себе представить, что, если бы Канада не была отвоевана у французов в 1759 году и если бы война с французами не прекратилась, а сделалась, напротив, ожесточеннее, колонии не издали бы декларации о независимости, их связь с Англией не была бы расторгнута, а была бы упрочена. Необходимость в союзе первоначально не ощущалась, затем в течение некоторого времени она сознавалась весьма сильно, и наконец, когда под влиянием внезапного облегчения всякое внешнее давление было устранено, мысль о преобразовании колониальной системы сразу заменилась мечтой о независимости.