Читать книгу "Бросок на Прагу - Валерий Поволяев"

— Ченч? Да, это мой старый нож, называется ченч. — Мустафа нагнулся и звонко хлопнул себя по голенищу, потом, поняв, что говорит не то, крикнул Петронису, находившемуся рядом с генералом: — Товарищ младший лейтенант, что по-американски означает «ченч»? Ножик, да?

— Не знаю, как по-американски, но по-английски «ченч» — обмен.

— А-а-а, — наконец сообразил Мустафа, — американец предлагает мне махнуться: за мою старую финку дает мне свой заводской кинжал.

— Меняйся не глядя, — Петронис засмеялся, — ты в выигрыше.

— Да не интересует меня никакой выигрыш, — отмахнулся Мустафа, — мне надо, чтоб все честно было. Моя финка двадцать копеек стоит, а его кинжал — сто рублей. Разница большая.

— Не в деньгах дело, Мустафа. Меняйся! Не обижай союзников.

— Й-йэх! — Мустафа лихо рубанул рукою воздух. — Была не была! Только не считай, американец, что я тебя обманул.

Неподалеку заиграл аккордеон, серебристая мелодия, поплывшая по пространству, была хороша, навевала грусть, мысли о доме, — очень захотелось тем, кто находился на мосту, поехать домой, к родным, в милые сердцу места, — судя по тому, что война подошла к концу, не за горами находится счастливый день, когда прозвучит приказ отправляться в родные пенаты.

До-ом, что для всех нас он значит? Да, собственно, все. Краем глаза Горшков заметил, как рослую красивую машинистку из штаба полка, за которой пытались ухлестывать многие офицеры, но вся было бесполезно, подхватил статный белозубый негр и закружил в танце.

Сизая наволочь сползла с солнца, раздвинула своей тяжестью облака, обнажился кусок чистого яркого неба, стало видно, что в образовавшейся прорехе кружится крупная птица, высматривает что-то, дивится веселью, развернувшемуся на мосту. Там, где гремит стрельба, никогда не бывает птиц, но стоит только стрельбе затихнуть, как птицы тут как тут — они не намерены изменять человеку.

Но они же и боятся человека.

Окруженные хороводом людей, оглушенные шумом, криками, праздничной необычностью обстановки, аккордеоном, генерал Егоров и Горшков оказались на одном пятачке прижатыми друг к другу, оба с пустыми стаканами — опустошили их в очередной раз, и все, больше никто не налил. Горшков даже подивился: неужели такое бывает с генералами.

— Ну как, сынок, обстановка в комендатуре? — неожиданно поинтересовался Егоров. Вид у него был усталый, невыспавшийся, тяжелые веки набухли нездоровой краснотой. Горшков невольно покачал головой: неужели генерал знает и про комендатуру?

— Не мое это дело, — произнес он огорченно, — за языком сходить — мое дело, с корректировщиком огня засесть на какой-нибудь высоте — мое дело, в бой ввязаться, чтобы выручить своих, — мое дело, а вот комендантская лямка — не мое, товарищ генерал. Освободили бы вы меня от нее, а?

— Потерпи, потерпи, сынок, — мягко пророкотал генерал, — погоди еще немного, скоро мы тебя заменим. Надо найти для Бад-Шандау настоящего коменданта, а на это нужно время, сынок… Потерпи пока, ладно?

— Есть потерпеть, товарищ генерал! — Горшков притиснул ладонь к пилотке. Вытянул шею: что-то не видно ординарца. Выкрикнул зычно: — Мустафа!

Мустафа будто по мановению волшебной палочки возник перед ним. Капитан показал ему пустой стакан.

— Не стыдно тебе, Мустафа? Добудь-ка нам виски.

Поспешно кивнув, Мустафа исчез — все-таки он умел исчезать, как дух бестелесный, за превращениями его в невидимку и обратно проследить было невозможно.

Через несколько мгновений Мустафа возник снова. В руке он держал квадратную темную бутылку с яркой этикеткой. Это было виски — любимый напиток американских пехотинцев, как показалось Горшкову. Впрочем, водку они тоже пили охотно, не отказывались…

— Товарищ генерал, дозвольте. — Мустафа сунулся с бутылкой к Егорову, налил полстакана золотистой, пахнущей свежим хлебом жидкости, поймал начальственный кивок и вежливо проговорил: — Пожалуйста, товарищ генерал-майор! — Передвинулся к Горшкову: — Ваш стакан, товарищ капитан!

Горшков подставил под заморскую бутылку свою посудину, ординарец налил немного — капитан отмерил ногтем, сколько у него должно быть виски, Мустафа неверяще приподнял одну бровь: мало, мол, товарищ командир, не похоже это на вас, но Горшков был тверд: ему сегодня еще канителиться в комендатуре, принимать посетителей — не хотелось выставляться перед немцами этаким красноносым алкоголиком, — чокнулся с Егоровым: тот сам потянулся к нему со стаканом.

— За нашу победу, товарищ генерал!

В ответ Егоров улыбнулся печально: что-то происходило у него в душе, а что именно — не понять, внутрь-то ведь не заглянешь.

Веселье на мосту через бурную темную реку продолжалось. В холодной воде Эльбы возникали воронки, втягивали в себя разный мусор, пропадали, держась стремнины — течение съедало их, под мостом проносились разные плавучие предметы — промахнул выдернутый из земли телефонный столб, следом неожиданно неторопливо — его сдерживали порывы ветра, — проследовал дырявый пустой шкаф, вот проплыл труп — затылком вверх, лицом вниз, с опущенными руками, словно мертвый человек этот хотел зацепиться за что-то на дне и остановиться, труп был немецкий, затылок украшала рваная рана.

— А что, сынок, трудностей в комендатуре все-таки много? — неожиданно поинтересовался Егоров.

— Есть трудности, товарищ генерал, — не стал скрывать Горшков, — даже не ожидал, что такие могут быть. — Ну, например, жители Бад-Шандау оказались ленивым народом…

— Немцы — и ленивые? Быть того не может!

— Еще как может. Сколько ни просил приступить к разборке завалов, к расчистке улиц — никто даже пальцем не пошевелил. Ноль внимания.

— Но так расчищают же улицы, капитан!

— Расчищают. Только после письменного приказа, — под нажимом. Вывесил приказ — пошли, а так в кармане держали фигу. Не реагировали просто никак.

— Почаще вывешивай приказы, сынок.

— Я так и поступаю. Бургомистр решил организовать танцы под духовой оркестр. Немцы отвыкли от музыки и танцев — Гитлер после Сталинграда запретил им и то и другое. Вывесил объявление: дорогие граждане Бад-Шандау, приходите в городской парк на танцы. Ни один человек не пришел. Тогда мне пришлось издать приказ.

— И что?

— Побежали на танцульки, как миленькие. Даже семидесятилетние старушки. Поляну, отведенную под танцплощадку, забили так плотно, что люди там не поместились.

— Это хорошо. — Егоров засмеялся.

— Но есть проблема, которую я не смогу решить без вашей помощи, товарищ генерал.

— Что за проблема?

— Фрицы, отступая, бросили свой госпиталь…

— Это я знаю. Пять тысяч раненых.

— Куда их девать?

— Тех, кто может передвигаться, я бы отправил домой.

— А тех, кто не может? — Горшков поморщился, словно сам был раненым, помял в руках стакан, будто хотел его раздавить.