Читать книгу "Япония без вранья. Исповедь в сорока одном сюжете - Юра Окамото"

Но уж больно вкусная она вещь, эта глобализация…

23. ВО ВЛАСТИ ДЗЁСИКИ

Представьте, что вы приходите домой и обнаруживаете, что, уходя, забыли запереть дверь. А что, если забрался вор? Что, если он ещё в доме, прячется где-то в шкафу или под кроватью? Чтобы удостовериться, что вора нет, в России вам придётся обыскать весь дом. В Японии всё гораздо проще — вы просто смотрите на пол в прихожей, и если незнакомой обуви нет, можете быть уверены, что воров в доме нет.

Ведь даже самый отъявленный бандит, скорее всего, машинально снимет в прихожей свои ботинки. Как, кстати, снимают ботинки перед прыжком в пропасть японские самоубийцы — очевидно, считая смерть не столько выходом, сколько входом.

Или представьте, что вы въехали на машине в незнакомый переулок — срезать угол — и обнаруживаете, что дорогу вам преграждает стоящая посередине машина с затемнёнными стёклами и разными грозными прибамбасами. Водителя на месте нет. В России вы, скорее всего, просто задним ходом выберетесь из переулка и поедете своей дорогой — мало ли что там за громила вылезет? В Японии вы можете спокойно жать на гудок и быть уверенными, что из какого-нибудь дома, наспех надев туфли, выбежит водитель — может быть, даже и якудза — и, усиленно кланяясь, уберёт машину с дороги.

Почему? Потому, что у любого бандита, как и у каждого обывателя, есть так называемое дзёсики.

В каждой культуре на любой момент её существования найдутся понятия, которые с трудом переводятся на другие языки. Для Индии, к примеру, это каста, для Америки — понятие закона, которое здесь почему-то оказывается сильнее и морали, и религии, а в России это выражения вроде «Ты, мужик, свой или хто?». В Японии одно из понятий такого рода — дзёсики.

Слово «дзёсики» состоит из двух иероглифов: «обыденный» и «знание». И обозначает некое усреднённое обывательское знание о мире, обществе, приличиях и манерах. И именно это понятие и склеивает японцев в единую нацию, нередко оказываясь сильнее любви к деньгам, к статусу и даже к семье.

Например, от взрослого мужчины, живущего в городе, ожидается, что часов в восемь утра он уходит из дома в костюме или рабочем комбинезоне и отправляется на работу. Я знаю немало людей — студентов и других неприкаянных, — которые каждое утро напяливают костюм и идут провести время где придётся, а потом возвращаются к семи-восьми вечера, с усталым видом здороваясь с соседями — мол, поработали как полагается.

Или мой приятель англичанин, который зарабатывает утром и вечером частными уроками и поэтому часто оказывается дома в середине дня.

Он хочет провести время со своими детьми, играющими на улице, но японская жена не позволяет — чтоб соседи не подумали, что он безработный.

Другому приятелю, японцу, когда тот однажды зашёл ко мне в гости после работы, я подарил настольную лампу в японском стиле, которую мы с детьми с большим тщанием сделали ему на день рождения. Лампа ему очень понравилась, но он напрочь отказался брать её в этот день, сказав, что приедет специально на машине. Я, недоумевая, спросил почему. Тот ответил, что стесняется взглядов людей на улице — не поймут, почему служащий после работы везёт домой лампу.

Люди отказываются от продвижения по службе, от взяток, и не из моральных соображений, а потому, что боятся вездесущего взгляда дзёсики.

Таким образом выходит, что все поступки должны укладываться во всём понятные рамки, которые, надо сказать, довольно узки. Всякий отход от норм должен быть немедленно объяснён.

Если же его почему-либо объяснить не получается, то его приходится прятать. Отчего, наверное, в Японии один процент населения составляют хикикомори — молодые люди, которые живут на деньги родителей, отказываясь выходить из дома. Выбирая вместо узких рамок так называемую острую социальную самоизоляцию.

Когда нормам придаётся столь большое значение, почти все контакты между людьми происходят как бы через посредство норм, словно в любом диалоге участвует ещё одно третье лицо — лицо приличий, безликое лицо общества, налагающее цензурные ограничения на каждое слово. С одной стороны, это удручает, потому что не часто выходит поговорить с человеком по душам. А с другой — именно благодаря этим вездесущим нормам в Японии так мало агрессии, ведь японские нормы говорят очень мало о ссорах.

На перекрёстке недалеко от моего дома живёт японец лет пятидесяти. Очевидно, его уволили с работы, семьи у него или не было, или он её потерял, и он стоит с утра до вечера перед домом, с ненавистью провожая взглядом прохожих, не здороваясь ни с кем и периодически ненадолго уходя в дом. Я долго не понимал, зачем он стоит на улице, почему не закроется от мира в четырёх стенах, если всё вокруг так ему ненавистно. Ещё я не понимал, отчего так часто на нашу улицу приезжает полиция и штрафует водителей, которые не там припарковались. А потом понял, что это он вызывает полицейских и наслаждается тем, что одним звонком отбирает у людей дневной заработок. Что это — его месть миру.

Но месть по-японски: не напрямик, а через посредника.

24. КТО ОТВЕТИТ ЗА ОШИБКУ

Если шею себе сломаешь, я не виноват, — заявляет мой японский сосед лет восьми от роду, сидящий с приятелями на бордюре, чтоб штаны не испачкать. Я же, придерживая одноколёсный велосипед, стою на скамейке и прикидываю, есть ли у меня шансы, оседлав его, спрыгнуть на землю, как раз таки не сломав при этом шею.

— Как это «не виноват»? — сперва несколько оторопев, грозно спрашиваю я. — Как раз ты виноват и будешь!

— Эй! Так нечестно! — кричит тот, вскакивая с бордюра и размахивая руками. — Почему это я? Я тебя предупредил. Сам будешь за себя отвечать, понял? Сам! Вон, все тут слышали!

Я ухмыляюсь. Он наконец понимает, что я просто подсмеиваюсь над ним, и снова усаживается, очевидно, решив с чистой совестью поглядеть на мою бесславную кончину. А я, присев на спинку скамейки, достаю предсмертную сигарету и начинаю думать: при чём тут вообще ответственность?

В прошлом, если ребёнок сверзился с дерева, его просто жалели. Если ребёнок ломал ногу, учась кататься на родительском велосипеде, — ведь детских не было и все тренировались на взрослых, просовывая одну ногу в дыру в раме, что называется, треугольничком, — все говорили, что бедняге просто не повезло, походит в гипсе месяц, потом научится. И если ребёнок, поскользнувшись в магазине, падал и набивал себе шишку об полку с товаром, ему просто покупали с той же полки бобовую лепёшку и вели домой.

Сейчас первый вопрос всегда: кто виноват? Второй: кто понесёт ответственность в её материальном выражении? Соседский ребёнок залез на твою припаркованную перед домом машину, свалился и поранил голову. В тот же день к тебе приходит разозлённая мамаша, требуя, как минимум заплатить за больницу: «У вас там колесо какое-то сзади приделано. Это что, так надо?» Чужой ребёнок выбил твоему зуб сиденьем от качелей? Пускай его родители платят стоматологу, да ещё тортики каждую неделю приносят — для утешения. Особо продвинутые родители а-ля monster parents даже винят кондитерские лавки, что те слишком красиво расставляют сладости: «Да тут любому ребёнку своровать захочется!» Проблема ответственности стала настолько острой, что в парках спиливают ветки деревьев, чтобы у детей не было соблазна залезть, берега рек бетонируют так, чтобы до воды нельзя было добраться, а в школе не разрешают детям играть на стадионе после уроков и на выходных: ещё случится чего, «кто тогда отвечать будет?»