Читать книгу "Маленькие пташки - Анаис Нин"

Трое мужчин, которые занимались продажей моделей одежды, часто пытались приставать к нам, щекотать. Во время ленча мы оставались в магазине по очереди. Больше всего я боялась, что однажды мне придется остаться наедине с мужчиной, который был самым настырным.

Однажды, когда Стивен позвонил, чтобы узнать, может ли он вечером встретиться со мной, этот мужчина приблизился ко мне сзади и засунул руки под комбинацию, чтобы пощупать мои груди. Не зная, что еще сделать, я отпихнула его, не выпуская трубки и продолжая разговаривать со Стивеном. Но это его не обескуражило. Он попытался потрогать меня за задницу. Я снова пнула его ногой.

— Что там такое, что ты говоришь? — спрашивал Стивен.

Я закончила разговор и повернулась к мужчине. Он уже ушел.

Покупатели восхищались нашими фигурами не меньше, чем платьями. Старший продавец очень мной гордился и часто, положив мне руку на голову, говорил:

— Она натурщица для художников.

Я была вынуждена вернуться к прежней работе. Мне не хотелось, чтобы Рейнольдс или Стивен обнаружили меня здесь, в этом уродливом здании, демонстрирующей уродливые платья продавцам и покупателям.

Наконец меня пригласили позировать в мастерскую к одному южноамериканскому художнику. У него было лицо женщины — бледное, с большими черными глазами, длинными черными волосами, а движения — томными и расслабленными. Мастерская у него была красивая: дорогие ковры, большие полотна с обнаженными женщинами, шелковые гобелены; при этом там курились благовония. Он сказал, что ему требуется от меня очень необычная поза. Он рисовал большую лошадь, на которой скачет голая женщина. Он спросил, ездила ли я когда-нибудь верхом. Я ответила, что ездила в детстве.

— Это великолепно, — сказал он, — именно то, что мне нужно. Я изготовил приспособление, которое производит именно тот эффект, какой мне требуется.

Это было чучело лошади без головы, только туловище и ноги, с седлом.

— Вначале разденься, — сказал он, — потом я тебе все объясню. У меня никак не получается изображение этой позы. Женщина должна откидываться назад, потому что лошадь быстро скачет. Вот так. — Он сел на лошадку и показал мне.

К тому времени я уже не стеснялась позировать обнаженной. Я разделась и села верхом на лошадь, откинулась назад, так что мои руки оказались вскинутыми, а ноги, чтобы удержаться в седле, сжимали бока лошади. Художник одобрительно кивнул. Он отстранился и посмотрел на меня.

— Сохранять такую позу довольно трудно, и я не рассчитываю, что ты долго сможешь выдержать. Когда устанешь, дай мне знать.

Он рассматривал меня со всех сторон. Потом подошел ко мне и сказал:

— Когда я делал набросок, вот эта часть тела, между ног, была отчетливо видна.

Он легонько прикоснулся ко мне, словно бы этот жест был ничего не значащим. Я немного выгнула живот, чтобы выпятить бедра, и тогда он сказал:

— Теперь великолепно. Так и оставайся.

Он принялся делать наброски. Пока я сидела там, то обнаружила, что у седла была одна необычная деталь. Большинство седел устроено так, чтобы соответствовать очертаниям зада, после чего в том месте луки, где они обычно трутся о женское лоно, приподнимаются. Я часто испытывала и преимущества, и недостатки, находясь в седле. Как-то подвязка отстегнулась у меня от чулка и начала болтаться в брюках для верховой езды. Мои спутники неслись галопом, и мне не хотелось от них отставать. Подвязка, которая болталась как попало, наконец попала между пахом и седлом, отчего мне стало больно. Но, сжав зубы, я продолжала скакать. Странным образом к боли примешалось ощущение, определить которое я не берусь. В то время я была девочкой и ничего не знала о сексе. Я полагала, что половые органы находятся у женщин глубоко внутри, а о существовании клитора даже не подозревала.

Когда скачки закончились, я испытывала боль. Я рассказала о происшедшем девочке, которую хорошо знала, и мы вдвоем отправились в ванную комнату. Она помогла мне снять брюки, спустить пояс с подвязками, потом сказала:

— Это очень чувствительное место. Тебе больно? Если ты его повредила, то, возможно, никогда больше не испытаешь там никакого удовольствия.

Я позволила ей рассмотреть все повнимательней. Губы покраснели и слегка раздулись, но сильной боли я не чувствовала. Меня больше встревожили ее слова о том, что могу в будущем лишиться наслаждений, наслаждений, о которых я ничего еще не знала. Она настояла на том, чтобы протереть меня там мокрой ваткой, поглаживала меня и наконец поцеловала, чтобы «все быстрей зажило».

Я начала остро ощущать эту часть своего тела. Когда мы долго скакали по жаре, я испытывала такое тепло и напряжение между ног, что мне страстно хотелось лишь одного — слезть с лошади и позволить своей подруге снова меня утешать.

— Болит? — всякий раз спрашивала она меня.

— Чуточку, — однажды призналась я. Мы спустились с лошадей и отправились в ванную комнату, где она протерла зудящее место ваткой, смоченной в холодной воде.

И снова она начинала меня поглаживать со словами:

— Но воспаления больше не заметно. Может быть, ты еще сможешь испытывать удовольствие.

— Не знаю, — сказала я. — Ты думаешь, что она… умерла… от боли?

Подруга нежно наклонилась и прикоснулась пальцем.

— Больно?

Я легла на спину и сказала:

— Нет, я ничего не чувствую.

— Ты и сейчас не чувствуешь? — с любопытством спросила она, зажимая мои губы между пальцами.

— Нет, — ответила я, не сводя с нее глаз.

— И этого не чувствуешь? — Теперь она проводила пальцами вокруг кончика клитора, описывая крошечные круги.

— Я ничего не чувствую.

Ей хотелось проверить, утратила ли я чувствительность, и она усилила свои ласки, потирая одной рукой клитор, а другой теребя его кончик. Она поглаживала волосы у меня на лобке и нежную кожу вокруг них. Наконец ее прикосновения дошли до меня, и я начала метаться. Она шумно дышала, наблюдала за мной и повторяла:

— Чудесно, чудесно, ты все ощущаешь…

Я вспомнила об этом случае, когда сидела на лошадке в мастерской, и заметила, что лука заострена. Чтобы художнику было видно все, что он хотел нарисовать, я немного подалась вперед и при этом потерлась губами о кожаный выступ. Художник наблюдал за мной.

— Тебе нравится моя лошадка? — спросил он. — А ты знаешь, что я еще могу привести ее в движение?

— Неужели?

Он приблизился и включил механизм: лошадка и в самом деле была так великолепно устроена, что напоминала мне движения настоящей лошади.

— Это мне нравится, — сказала я. — Я вспоминаю о тех днях, когда маленькой девочкой каталась верхом. — Я заметила, что он перестал рисовать и наблюдает за мной. От покачивания лошади мое лоно прижималось к седлу еще сильней, отчего я испытывала огромное наслаждение. Я испугалась, что он может это заметить и попросила: — А теперь останови ее. — Он только улыбнулся, но не прекратил.