Читать книгу "Бал gogo - Женевьева Дорманн"

Показухи ради Эрве распорядился пристроить к той стороне дома, что выходила на море, две круглые башни с островерхими крышами, возвышавшимися над основной крышей дома. Эти неуместные башни не вписывались в строгий фасад, утяжеляли его, но зато строение стало выглядеть замком.

Стены одной из башен отделаны внутри голубой камчатной тканью — это музыкальный салон, с вечно расстроенным от морской сырости пианино. В другой башне разместилась гостиная, раньше ее называли курильней, — плод фантазий экстравагантного пекинского декоратора XIX века, реализация которых, судя по счетам старого Карноэ, обошлась в немалую кучу пиастров.

Насколько музыкальный салон в своих бледно-голубых тонах и светлом дереве представляется оазисом тишины и спокойствия, настолько китайская курильня является мистической комнатой, способной пробудить гнев и жестокость. Ярко-красная от потолка до пола, обставленная низкими столиками и вычурными креслами из черного дерева, она по всей окружности отделана пугающими детей лаковыми панно, на которых драконы дерутся с химерами: вытаращенные от ненависти глаза, острые когти, огненные языки, вываливающиеся из открытых пастей на фоне исступленно впивающихся в потолок безумных растений. Раньше там запирали детей, которые плохо вели себя. По мнению тех, кто там побывал, провести час «с драконами» было наказанием в тысячу раз страшнее, чем лишиться купания или десерта. Но больше, чем драконы, химеры и бешеные хризантемы, в этой комнате пугает пол, инкрустированный дорогим деревом. На первый взгляд это прекрасно выполненная паркетная работа, от которой не ожидаешь ничего из ряда вон выходящего; но стоит сделать шаг, как каждая половица начинает издавать протяжный музыкальный звук, в зависимости от быстрых или медленных шагов, и выводить настоящую птичью песню, соловьиную руладу, радостную или же меланхоличную. Странная песня всегда по-разному звучит и не повторяется, даже если специально постараться воспроизвести ее в точности. На памяти Карноэ никто никогда так и не смог понять, благодаря какому подбору дерева и какому невидимому механизму китайский мастер сумел составить этот мелодичный паркет, которым гости «Гермионы» восхищаются уже сто лет. В тридцатые годы какой-то Карноэ, научного склада ума и мастер на все руки, сделал попытку и в одном месте гостиной разобрал часть паркета, пытаясь разгадать секрет. Пустая затея. Когда деревянные пластинки аккуратно уложили на место, выяснилось, что потревоженное пространство перестало издавать звуки. Как будто птицы сочли надругательством такое дерзкое любопытство и в этом месте отказались петь. Больше никто и никогда не пытался разгадать тайну. Раз и навсегда уяснили, что паркет в этой гостиной поет. Вот он и пел себе.

Бени испытала настоящий ужас, когда Вивьян завлек ее сюда, и эта диковинка ни за что на свете не заставила бы ее во второй раз переступить этот порог. Однако комната завораживала, и, проходя мимо окон, девочка всегда останавливалась. Она поднималась на цыпочки и, защищенная стеклом, разглядывала адское порождение. К семилетнему возрасту этот паркет превратился в ее навязчивый кошмар. В окно башни она различала ту самую часть с потревоженным деревянным покрытием. Сотни маленьких серых птичек были спрессованы и лежали там неподвижно, с закрытыми глазами и крошечными коралловыми клювиками, они не были мертвы, они как будто спали, одинаково вытянув одну лапку и согнув другую, как для исполнения френч-канкана. На первый взгляд этот птичий ансамбль создавал впечатление большого, шелковистого, серого с оранжевыми точками ковра, на котором от ветра перышки колыхались, как ворс. Всмотревшись, можно было увидеть движение — птички дышали с закрытыми глазами. Это дыхание учащалось и начинало образовывать ритмичную мелодию, от еле слышных звуков до мощного крещендо, изданного самой Бени, когда в холодном поту она проснулась от собственного крика.

Отсюда и начался ее непреодолимый физический страх перед птицами. Не из-за их пения, а из-за угрожающей хрупкости, когда они бьются под варангом, из-за их цепких лапок и крошечных сердечек, постукивающих в теплом бархате таких невесомых тел. И в особенности перед их перьями. Перед всеми перьями. Самое маленькое из них, вылетевшее из подушки, вводило ее в транс, что быстро заметила коварная Лоренсия, которая натыкала перья в замки стенных шкафов, чтобы девочка не шарила в них. Безопасность была гарантирована.

Самым страшным кошмаром была влетевшая в дом птица, которая не может вылететь: она бьется в стекла до потери сознания, мечется, кидается как безумная от стены к стене, от потолка к полу, крича от тоски и ломая крылья. Кожа Бени от ужаса покрывалась мурашками, она в истерике убегала, заверяя, что не вернется в дом, пока не выпустят эту обезумевшую от потери свободы птицу. Потом в ее жизни будут моменты, когда она сама будет чувствовать себя такой сумасшедшей птицей, которая ранит себя, пытаясь вырваться из западни, потерянная и одинокая.

Глава 8

Морин Оуквуд вставала не раньше полудня, а нередко и того позже. Она, очевидно, перепутала день с ночью. На обеде или ужине присутствовала редко, но зато с появлением на небе луны начинала бродить по дому, бесшумно, босиком. Морин Оуквуд ходила босиком, как делали только служанки. Далеко за полночь она направлялась к холодильнику, чтобы поесть. Был слышен щелчок дверцы. Ела руками. И везде оставляла крошки.

Но это было еще ничего. ПО НОЧАМ ОНА КУПАЛАСЬ, АБСОЛЮТНО ГОЛАЯ. Линдси, муж Лоренсии, как-то вечером, когда поднялся сильный ветер, пошел на берег вытащить из воды пирогу, а когда возвращался, видел ее. Это была чистая случайность, что он в этот час прошел мимо дома. Он увидел, как по лестнице, ведущей на пляж, спускается эта мадамочка, совершенно голая и с полотенцем на плече. Она перепрыгивала со ступеньки на ступеньку. Нет, это был не сон. На этот раз он не ходил к китайцам на Труа-Бра за выпивкой, как делал обычно, ведь в полнолуние только пивом можно прогнать дурные мысли. Сначала он испугался, что это призрак Большой Мадам, свекрови мадам де Карноэ, которая умерла в год Большого Урагана.

Но у призраков нет маленьких грудей, которые раскачиваются под луной, и они не ходят на пляж с банным полотенцем. Линдси спрятался за толстый ствол дерева в центре лужайки. Ну и что, что в таком возрасте его взгляд задержался на подпрыгивающих грудях этой мадамочки, а потом, когда он оказался у нее за спиной, то и на симпатичной круглой попке; и что с того, что его член затвердел, как железное дерево, чего с ним давно не случалось, ведь это его просто позабавило, а если он и остался там, продолжая смотреть на нее, так это чтобы помочь ей в случае чего, ведь она плавала в море так, будто не знала, что по ночам в лагуне рыщут акулы. На этот раз он подумал, что у мадамочки и в самом деле с головой что-то не то. Она долго плавала, колотя по воде руками и ногами, зажигая блестки вокруг себя, потом поднялась по лестнице, завернувшись в полотенце, закручивая волосы и напевая, чего призрак никогда не делает. Линдси подождал, пока его член опадет, вернулся домой и рассказал Лоренсии про все (разумеется, кроме члена). Лоренсия, как и он, сочла, что у этой женщины не все дома и что это большое горе для ее мужа и маленькой Бени, потому что все это плохо кончится.

Даже среди бела дня Морин Оуквуд всегда ходила полуголая. Одежда как будто не держалась на ней. Когда она садилась, юбки задирались до бедер. Бретельки ее белых маечек спадали с плеч. Груди выпрыгивали из декольте, появлялись в профиль в вырезах под мышкой или выскальзывали из расстегнутых рубашек.