Читать книгу "Отчаяние - Грег Иган"

Узкому? Я открыл было рот, чтобы отвести упрек, но понял, что не знаю, чем оправдываться. Что было сказать? Что я снял сочувственный фильм о гендерной миграции? А теперь пытаюсь уравновесить его франкенштушной картиной о «Добровольных аутистах»?

Так что последнее слово осталось за ним (во всяком случае, в реальном времени). Мы обменялись рукопожатиями и разошлись.

Я еще раз прокрутил все с самого начала. Рурк был на удивление красноречив, по-своему убедителен, ни на одну его фразу нельзя было возразить. Однако его словечки, его внезапные вспышки – все это было слишком спорно, слишком вызывающе.

Я не стал брать из этого эпизода ничего.

Во второй половине дня у меня была еще встреча в университете – со знаменитой манчестерской ГМГИ, Группой медикографических исследований. Жалко было упускать такой случай, тем более что именно медико-графия позволяет точно диагностировать частичный аутизм.

Я прокрутил отснятое. Многое вышло хорошо – наверное, стоит сделать из этого отдельный пятиминутный фильм для журнальной части ЗРИнет – но все послойные снимки мозга для «Мусорной ДНК» показал в своем ноутпаде Рурк.

Я отснял эксперимент: добровольно вызвавшаяся студентка читает про себя стихи, а на экране под каждой строчкой высвечивается изображение ее мозга. Картинки было три: одна показывала зрительное восприятие, вторая – узнанные словоформы, третья – окончательные семантические понятия, причем последняя напоминала две предыдущих лишь в самом начале, до того как точные значения слов расплывались в облаке ассоциаций. Все это было захватывающе интересно, но не имело никакого отношения к области Ламента.

В конце дня одна из сотрудниц, глава программистского отдела Маргарет Уильямс, предложила мне самому забраться в кабину сканера. Может, им хотелось отплатить мне моей же монетой – проанализировать и записать меня на своем оборудовании, как я в предыдущие четыре часа записывал их на своем. Во всяком случае, Уильямс настаивала так, будто для нее это вопрос справедливости.

Она убеждала:

– Вы снимете то, что видите. А мы – то, что скрыто от глаз.

Я отказался.

– Не знаю, что магнитные поля сделают с моим оборудованием.

– Ничего, обещаю. Здесь в основном оптика, а все остальное за экраном. Вы же летаете на самолетах? Проходите через магнитные ворота?

– Да, но…

– Наши поля не сильнее. Мы даже можем считать через сканер активность вашего зрительного нерва – а потом сравнить изображения.

– У меня нет с собой загрузочного модуля. Он в гостинице.

Она покусала губы, явно умирая от желания сказать: заткнись и делай что говорят.

– Жалко. А если мы придумаем что-нибудь? Найдем свои кабель и интерфейс?

– Боюсь, это не годится. Программа зафиксирует использование нестандартного оборудования, и у меня будут трудности с гарантийным обслуживанием.

Она не сдалась:

– Вы вот говорили про «Добровольных аутистов». Если хотите впечатляющую иллюстрацию, мы можем снять вашу область Ламента, пока вы будете вспоминать разных людей. Мы можем записать это и прокрутить для вас. Вы покажете зрителям, как она действует живьем, не в компьютерной анимации. Нейроны качают кальциевые ионы, синапсы работают. Мы можем даже преобразовать вашу мозговую архитектуру в функциональную диаграмму, подписать ее, указать характерные символы. У нас есть все необходимые программы…

Я сказал:

– Спасибо. Но что я буду за журналист, если начну снимать репортажи о себе самом?

7

За две недели до начала эйнштейновской конференции я подписал со ЗРИнет контракт на «Вайолет Мосала – служительница симметрии». Подмахивая электронный документ стилусом из своего ноутпада, я уговаривал себя: ты не выпросил эту работу по знакомству, а получил, потому что справишься лучше. В этом был свой резон: Сара Найт на пять лет меня моложе и большую часть жизни занималась политической журналистикой. То, что она – фанатка Мосалы, скорее минус: ЗРИнет не нуждается в восторженном панегирике. Однако при всем моем профессионализме я лишь раз заглянул в подобранный Сизифом материал и так толком не понял, что прочитал.

По правде сказать, все это были мелочи. Хотелось поскорее забыть «Мусорную ДНК» и убежать подальше от «Отчаяния». Двенадцать месяцев я варился в худших крайностях биотехнологии, и неиспорченный мир теоретической физики казался теперь блаженными математическими небесами, где все холодно, абстрактно и решительно ничем не грозит… Этот образ плавно сливался с белой коралловой снежинкой самого Безгосударства, безупречным звездчатым фракталом, растущим из синевы Тихого океана. Я понимал, как опасно обольщаться. Мало ли подлянок в запасе у реальной жизни? Я могу заболеть устойчивой к большинству антибиотиков пневмонией или малярией, к которой у местных жителей иммунитет. Из-за бойкота на острове нет высокотехнологичных фармаблоков, которые диагностировали бы патогенные микроорганизмы и синтезировали лекарство; я так ослабею, что не смогу сесть в самолет… Все это были не пустые домыслы: за годы бойкота именно так погибли сотни людей.

Однако любые опасности лучше, чем оказаться лицом к лицу с жертвой Отчаяния.

Я оставил сообщение Вайолет Мосале, считая, что она еще у себя в Кейптауне, хотя программа-автоответчик ни о чем таком не извещала. Представился, поблагодарил за любезное согласие уделить время нашему проекту и наговорил обычных вежливых фраз. Перезвонить не попросил; самый короткий разговор в реальном времени обнаружил бы полное мое невежество. Пневмония, малярия… перспектива выставить себя полным идиотом. Все это не имеет значения. Лишь бы сбежать.

Я накручивал себя, что придется «заново переживать» воскрешение Дэниела Каволини, хотя должен бы сообразить, что это чушь. Монтировать вовсе не значит воссоздавать прошлое – скорее анатомировать его. Я работал над отрывком бесстрастно, и с каждым часом мой труд – представить реакцию зрителя, видящего сцену впервые, – все больше превращался в вопрос расчета и чутья и все меньше соотносился с моими собственными переживаниями. Даже последний эпизод, очень неожиданный и эффектный, оказался для меня посмертным оживлением посмертного оживления. Это случилось, это миновало; какое бы краткое подобие жизни ни породила технология, оно так же не способно вылезти из экрана и пройти по улице, как любой другой подергивающийся труп.

Люка, брата Дэниела, судили и признали виновным. Я залез в судебные отчеты и просмотрел все три заседания. Судья потребовал, чтобы обвиняемого освидетельствовали психиатры, и те заявили, что Люк Каволини страдает внезапными вспышками «неконтролируемого гнева», однако не может быть признан душевнобольным и отправлен на принудительное лечение, поскольку даже во время этих вспышек отдает себе отчет в своих действиях. Его сочли вменяемым, даже «мотив» сыскался: в вечер перед убийством они повздорили из-за куртки Дэниела, которую взял Люк. Ему светит не меньше пятнадцати лет в тюрьме общего режима.