Читать книгу "Скиппи умирает - Пол Мюррей"

— Так давайте спросим себя: а что значит быть кротким? Иисус учит: если кто-нибудь ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую. Кроткий человек… Да, Деннис?

— Да, я хотел спросить: а какого размера душа? Ну приблизительно? Я подумал — больше, чем контактная линза, но меньше, чем мяч для гольфа, верно?

— Душа не имеет ни веса, ни размера. Это бестелесное проявление бессмертного мира и самый драгоценный дар Отца Всемогущего. Ну а теперь откройте все свои книги на странице тридцать семь: кроток ли я в повседневной жизни?

— Дэниел… У меня для тебя подарочек, Дэниел… — Лайонел начинает собирать мокроту из глубин горла и булькать ею во рту.

— Кроток ли я в повседневной жизни? Слушаю ли я своих учителей, родителей и духовных наставников? Поступаю ли я… Деннис, твой вопрос как-то связан с темой кротости?

— А можно ли сказать, что Иисус был зомби? Ну, он ведь вернулся из мира мертвецов, верно? Вот я и хочу узнать — можно ли сказать, что он был зомби? Ну, теоретически, правильно ли употреблять такой термин?

По телу Скиппи-зомби струится пот. Он вытирает его, но все напрасно. Любой шум в классе как будто усиливается: Джейсон Райкрофт отбивает карандашом барабанную дробь, Невилл Неллиган шмыгает носом, Мартин Андерсон, Тревор Хикки и еще кто-то все громче издают слитное пчелиное гудение; еще жутко клокочет мокротой Лайонел, а главное — поверх всего этого звучит в голове ужасающее канцерогенное СКРРРРРРРРЧЧЧЧЧЧЧЧЧ, СКРРРРРРРРЧЧЧЧЧЧЧЧ, СКРРРРРРРРЧЧЧЧЧЧЧЧЧ…

Первое, что бросается в глаза посетителю сибрукской учительской, — это засилье бежевого цвета. Бежевые кресла, бежевые занавески, бежевые стены; а если это не бежевый, то цвет буйволовой кожи, или светло-рыжий, или желтовато-коричневый, или соломенный. Кажется, у греков или еще у кого-то бежевый — цвет смерти? Говард в этом убежден; даже если это не так, то должно быть именно так.

Вот уже три года как он может назвать себя регулярным посетителем этой учительской, но время от времени у него по-прежнему возникает сюрреалистическое ощущение, когда он попадает сюда и оказывается среди персонажей, с юности вселявших в него или ужас, или веселье, — среди этих образов, этих карикатур, которые теперь расхаживают вокруг него, говорят “Доброе утро”, заваривают чай, — словом, ведут себя так, словно они нормальные люди. Долгое время он как будто ожидал, что они начнут задавать ему домашние задания, а потом бывал неприятно удивлен, когда вместо этого они принимались рассказывать ему о своей жизни. Но с каждым днем все это кажется более обыденным, и Говарду от этого еще неприятнее.

До того как он начал преподавать, он ни за что не догадался бы, насколько учительская похожа на всю остальную школу. Здесь царит такая же групповщина, что и среди мальчишек, та же территориальность: эта оттоманка принадлежит мисс Дэви, миссис Ни Риайн и учительнице немецкого, у которой лицо ведьмы; тот столик — мистеру О’Далайгу и его дружкам-гаэлам; высокие стулья у окна обычно занимают мисс Берчелл и мисс Максорли, две старые девы, “синие чулки”, которые сейчас вместе читают один женский журнал; и не дай бог, ты воспользуешься чужой чашкой или по ошибке возьмешь чужой йогурт из холодильника!

Значительная часть преподавательского состава — это бывшие ученики. Такова политика: принимать на работу именно выпускников колледжа, когда это возможно, даже если приходится при этом жертвовать наиболее талантливыми учителями, во имя “сохранения духа” школы (что бы под этим ни понималось). Говарду кажется, что для учеников это совсем не хорошо, но… это единственная причина, по которой его самого взяли сюда на работу, так что он не жалуется. Для некоторых учителей Сибрук — единственный мир, который они знают; преподавателям-женщинам лишь отчасти удается оттенить атмосферу “клубности”, чтобы не сказать — откровенного инфантилизма, которая здесь сложилась.

Да, и еще о преподавателях-женщинах. Здесь тоже проводится своя жесткая политика. Члены ордена Святого Духа смотрят на женскую половину человечества с некоторым недоумением. С одной стороны, они признают их несомненную пользу для общества и для такого важного дела, как продолжение рода человеческого, а с другой стороны, они бы предпочли, чтобы прекрасный пол занимался всем этим где-нибудь в другом месте, подальше; на существование женской школы в ближайшем соседстве с мужской они издавна сетовали как на жесточайшую иронию судьбы. Разумеется, поскольку среди учителей подавляющее большинство составляют женщины, то и в Сибрукском колледже их присутствие неизбежно; лишь путем кропотливой фильтрации кадров отцу Ферлонгу, директору школы, удалось смягчить скрытые опасности, исходящие от женщин, набрав в штат таких преподавательниц, что даже четырнадцатилетний мальчишка затруднился бы отнести их к женскому полу. Большинству уже за пятьдесят, и сомнительно, что они даже в пору своего расцвета были привлекательны (если только они вообще знали когда-либо эту самую пору расцвета).

Недостаток симпатичных лиц в учительской отнюдь не улучшает здешнюю атмосферу, которая дождливым утром, после ссоры со второй половиной, кажется особенно снотворной, а порой даже просто губительной. Тщеславные учителя тянутся к деканству: у каждого возрастного потока есть свой декан, а у каждого декана — свой кабинет; обитатели учительской — это заурядные служащие, которые привыкли делать одно и то же двадцать лет подряд и рады отсиживать положенные часы. Какими унылыми и старыми они кажутся (даже те, кто на самом деле вовсе не стар!), какими ограниченными, отрезанными от мира!

— Доброе утро, Говард, — нараспев говорит Фарли, вламываясь в учительскую.

— Доброе. — Говард с недовольным видом отвлекается от письменных работ.

— Доброе утро, Фарли, — щебечут мисс Берчелл и мисс Максорли со своего насеста возле окна.

— Доброе утро, дамы, — отвечает им Фарли.

— О, давайте спросим у него, — предлагает своей приятельнице мисс Максорли.

— О чем? — любопытствует Фарли.

— Мы заполняем анкету, — сообщает мисс Берчелл. — “Являетесь ли вы кидалтом?”

— Чем-чем?

Та запрокидывает голову и всматривается через очки в журнал.

— “Двадцать первый век — это век “кидалтов”[6]— взрослых, которые по-детски уклоняются от ответственности, а вместо этого всю жизнь проводят в поиске дорогих будоражащих развлечений”.

— Я польщен тем, что вы меня спросили, — говорит Фарли. — Нет, не являюсь.

— “Вопрос первый, — зачитывает мисс Берчелл. — Вы одиноки? Если у вас есть спутник (спутница) жизни, то есть ли у вас дети?” Фарли, у вас есть постоянная спутница жизни или нет?

— У него нет ничего постоянного, — вмешивается мисс Максорли. — Ему по душе только разовые выступления.

— “Вопрос второй, — читает дальше мисс Берчелл, заглушая протесты Фарли. — Какими из следующих предметов вы обладаете: пи-эс-пи “Сони”, “Нинтендо-Геймбой”, айпод, “веспа” или другой классический скутер…”