Читать книгу "Убить Петра Великого - Евгений Сухов"

Ничего такого, что могло бы оскорбить честь государя или князя Ромодановского. Обыкновенные пьяницы, больше озабоченные тем, чтобы влить в непомерные утробы хмельного зелья.

Вот еще один притон в виде крепкой избы, подле которой стояли две молодые бабы. Через нижнюю губу одной из них были продеты два бирюзовых кольца. Огляделся Егор, осмотрел фигуры. Платья неширокие, и телеса просматриваются славно. Если потискать малость, ладони приятность будет.

— Эй, милок! Чего же ты заглядываешься? Заходи! — звонко выкрикнула вторая, помоложе да покрасивее. — Такую сладость, как у нас, ты нигде более не познаешь, — проговорила она многообещающе. — Даже девки в Кокуе про такое не знают.

Егорка остановился, с интересом посмотрел на девку: интересно, о чем же таком девки с Кокуя не ведают? В какой-то момент Егор даже засомневался, а не зайти ли! Но раздумал: на вид уж больно простовата. Ей бы только коров за Земляным городом пасти.

«Чуден твой промысел, господи!» — усмехнулся Егор. Хотя, с другой стороны, можно было бы, конечно же, и заглянуть, да вот государевы дела не позволяют!

Приняв вид беспечного покупателя, Егорка переходил от одного ряда к другому. Весело перебрасывался шутками с девками, беззастенчиво торговался с купцами, прося снизить цену на понравившийся товар и, не добившись желаемого, разочарованно следовал далее.

Странное дело, но за те два часа, что он провел на базаре, продираясь сквозь множество тел, он не услышал ни одного крамольного слова о государе. Походило на то, что в умах царских подданных вдруг неожиданно произошла какая-то переоценка, и все от мала до велика возлюбили Петра Алексеевича пуще собственного глаза.

Чудно все это!

Хотя, с другой стороны, объяснимо. Давеча в Ямской и Болвановской слободах князь Ромодановский повыловил изменников, а многих за злой язык лишил живота. Вот они и примолкли.

Глянув разок назад, Егор увидел, как сопровождавшие его рекруты заскучали. Ряды были заставлены всевозможной снедью и лакомствами, благоухающими вкусными запахами, а тут вместо плотной трапезы приходится довольствоваться только видом съестного.

Протопав мимо Ильинского крестца, Егорка вышел к Сапожному красному ряду. Перекрестившись на собор Покрова Пресвятой Богородицы, потопал дальше.

«Видно, сегодня изменщиков не выловить, придется в другой раз пойти», — удрученно подумал сотник.

— А чего казнил-то? — неожиданно услышал он за спиной негромкий голос.

Егор насторожился. Повернувшись немного, исправник узрел купца в ладном кафтане с бисерным узором, обутого в кожаные татарские сапоги.

— Да сдуру! Ишь ты, не жалко ему стрельцов, а у каждого по дюжине деток осталось. Кто же их прокормит! — посочувствовал он убиенным.

— Слово и дело государево! — завопил отчаянно Егор, ухватив купца за плечо. — Взять его за непристойные речи!

Лицо купца перекосилось от ужаса.

— Да что же вы, братцы! Да бес попутал! Не язык у меня, а помело. Сам не знаю, чего и говорю!

Сподручные будто только и ждали приказа. Стряхнув с лиц скуку, они устремились навстречу стольнику, усиленно распихивая локтями преграды из живых тел. Купца немилосердно повалили наземь. Наподдали для порядка несколько раз ногами, а затем, скрутив запястья жгутами, поволокли с торговой площади.

Глава 9 СЫСК ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПРИКАЗА

Федор Юрьевич просматривал подметные письма. Презабавное это занятие! Чего только не узнаешь о своих холопах! Но больше все пустое. Пишут о блуде, о воровстве, о бесовском поведении. На таком сыск не построишь. А Преображенский приказ был едва ли не любимым детищем Петра Алексеевича. В часы неясной тревоги он заявлялся в приказ, не известив, и без всякого разбора читал протоколы и ябеды. Любил даже поучаствовать в следствии, а то и вовсе выносил приговоры. Так что, зная крутой нрав государя, Федор Алексеевич старался доводить всякое дело до конца, а в бумагах стремился хранить надлежащий порядок.

Следовало отвлечься от бумажных дел, а то от усердия рябило в глазах. Боярин поднялся с кресла, попятился, не жалея суставов и, взяв медный кувшин со стола, принялся подлечивать поистрепавшийся в государственном правеже организм.

Пиво было холодным, только что принесенным из подвала, а потому не могло не радовать желудок, истомившийся по хмельному зелью.

Установив пузатый кувшин с остатками пива на стол, Ромодановский, надрывая голосовые связки, проорал:

— Егор! Поди сюда!

На зов князя мгновенно предстал верный исправник. По всему видать, он был оторван от весьма приятного занятия: в жиденькую бородку вкрались струпья квашеной капусты, на кафтане — мокрые пятна, видать, рассол.

— Ты что, как пес, что ли, лакаешь? — пробурчал невесело князь, оглядывая стольника.

Виновато хихикнув, тот отвечал:

— Это все от усердия, Федор Юрьевич. Как услышал твой голос, так ложку до рта не донес, сразу побег!

— Уж больно ты старателен, — пробурчал Ромодановский. И поди разберись тут — не то укорил, не то похвалил. — Капусту с бороды стряхни… Да не в палатах же моих, дубина ты стоеросовая! В сени ступай!

— Мигом я, Федор Юрьевич, — скрылся за дверью исправник.

Через минуту он вернулся.

— Вот что, Егор, кто у нас там в главных по «слову и делу государеву»?

— Емеля Хворостин, протодьякон.

— В чем повинен?

— Царевну Евдокию на базаре прилюдно жалел. Говорил, что бестолков царь да по бабам большой охотник, а о своей женушке не думает.

— Помню нечестивца, — выкатил хмельные глаза Федор Юрьевич на исправника. — Веди протодьякона!

— Это я мигом! — ящеркой выскользнул через приоткрытую дверь Егорка.

Не прошло и пяти минут, как за дверями брякнуло железо, а потом негромкий голос сурово потребовал:

— Проходь давай! Князь дожидаться не станет, враз кнута присудит!

Дверь широко распахнулась, и в палаты, сгорбившись под тяжестью железа, вошел еще не старый человек с изможденным лицом. Линия губ прямая, жестковатая. На руках и ногах — кандалы, сцепленные между собой тяжелой цепью. По обе стороны, явно скучая, стояли рекруты. Эдакие простофили, вымахавшие под самый потолок. Один от безделья ковырялся перстом в носу, другой таращился на князя.

— Жалостливый, значит? — посуровел Федор Юрьевич.

— Не более чем другие, князь, — смиренно отозвался протодьякон.

В глазах ни страха, ни отчаяния. Одна покорность — как сложится, так тому и бывать!

— Смел, однако! — не то подивился, не то похвалил Федор Ромодановский. — А только глуп! Ежели государь наказал, так перечить не смей. Вот и накликал ты на свою бесталанную голову погибель. Едва успеваешь головы рубить, а народец в кандальные палаты все прибывает и прибывает.