Читать книгу "Фонтанелла - Меир Шалев"

И еще есть Йофы из Герцлии, которые тоже рожают близнецов, пьют из чашек, наполненных до краев, и спят под пуховыми одеялами, — они тоже смотрят на остальных Йофов сверху вниз, потому что состоят в родстве с неким «русским генералом Йофе», еще со времен революции, но та высота, с которой смотрят на людей эти Йофы, говорит Рахель, не высота земли, или образования, или веры, а высота ассигнаций, и большинство из них «сущие кабачки», то есть «годятся и в компот, и в жаркое». С одним из них моя Айелет даже закрутила роман, не зная, что он тоже из Семьи, а через несколько дней, когда удосужилась спросить, привела его в наш «Двор Йофе» — «Смотрите, что я нашла! Настоящего Йофе! У себя в постели!»

Красивый парень, с чувством юмора, и Айелет — уже после того, как и этого выпроводила восвояси, — рассказывала, что он-то «как раз знал большинство наших выражений, и разгадывал все загадки, и имел все наши признаки». Но Рахель всё равно подозревает герцлийских Йофов в том, что они не настоящие, а «бракованные», — потомки тех, что просочились и присоединились к Семье многие годы назад с помощью хитрости и денег, просто у нас уже нет теперь времени и сил, чтобы это расследовать и доказать.

Две половинки братьев Апупы, родившиеся у его отца от второй жены, тоже появлялись у нас иногда: низкорослые, мускулистые, худые, но тяжелые, похожие друг на друга, как человек и его отражение. Апупа демонстративно их игнорировал, но Рахель, которая относилась к ним спокойней и снисходительней, чем ее отец, говорила, что по причине их малости и сходства и поскольку каждый из них составляет половину Апупы, мы можем, «как по гуманитарным, так и по арифметическим соображениям», считать их обоих вместе за одного целого брата, законного и терпимого во всех отношениях.

Эти братья породили целые толпы потомков, и я помню, еще с детских времен, как они въезжали в деревню стадом пикапов (каждый на четырех ведущих колесах), высыпались из машин, как зерна из мешка, и рассчитывались по тройкам, готовясь подняться к нашему двору на вершине холма. Впереди шли две половинки братьев, за ними — их плодовитые, тяжело дышащие жены, которые составляли источник силы своих мужей, потому что были перманентно беременны и поэтому, в отличие от других Йофов, никогда ничего не забывали (у них, кстати, было специальное словечко для этого своего постоянного состояния — не «забеременела», а «влипла»: «Я снова влипла с первого раза…» — «Это потому, что у тебя там не матка, а липучка какая-то…»), а за ними — рой потомков, сыновей и дочерей, которые тоже уже выросли и начали влипать и рожать еще и еще потомков, все, как один, с тяжелыми челюстями и сросшимися бровями.

Их маленькие, мускулистые тела энергично подпрыгивают на коротких, сильных ногах, они раздвигают воздух своими низкими покатыми лбами (обычный йофианский лоб — высокий, что, впрочем, не всегда означает, будто он скрывает то, что должен скрывать обычный высокий лоб), их обезьяньи челюсти тянут голову вперед и вниз, и все они нагружены пакетами с едой, ящиками с питьем и свернутыми пуховыми одеялами, потому что не хотят — смущенно улыбаясь, говорят они — быть обузой для хозяев.

Они сразу же посылали старших детей поработать в наших садах и полях и наказывали им сразу по возвращении облиться водой из шланга в коровнике и натянуть себе палатки во дворе, потому что в доме недостаточно места, а на деревянной веранде дядя Давид по утрам обувает ботинки, а дядя Давид, дети, по утрам не очень-то любит видеть людей, а точнее, он их не любит видеть в течение всего дня, а также вечера и ночи тоже.

На их лицах уже утвердилось то выражение страха и почтения, которое, по их мнению, следует приготовить к встрече с самым главным из Йофов. Но Апупа, невзирая на постоянные просьбы Амумы («это твои братья. Давид, веди себя с ними хорошо»), просто их не замечал, а если был в особенно хорошем настроении, то замечал и хмурился.

Так или так, но каждый раз, когда они приезжают, я снова вспоминаю истории, которые у нас о них рассказывают: как один из них повесил керосиновую лампу на муху, которую принял за гвоздь, и в результате сжег сеновал и как после каждой ссоры — как минимум, дважды в месяц — они спешат на могилу матери, распить там бутылку шнапса, захмелеть и помириться. И еще есть про них рассказ, касающийся и меня: когда я был ранен во время военной службы, обе половинки братьев и несколько их взрослых потомков кинулись в больницу, чтобы сдать для меня кровь, «ибо настоящему Йофе, — сказали они врачам, — нельзя переливать чужую кровь». И когда в больнице им сказали, что для таких опасений нет никаких медицинских оснований, они ответили: «Мы говорим не о медицине, мы говорим о семейной памяти».

Увы, из-за сильного волнения и семейной преданности они забыли заранее сговориться, кто из них не будет сдавать кровь, чтобы повести машину обратно. Они все протянули руки, все сдали кровь и все разом лишились памяти. «Два с половиной дня они гуляли по всему Северу, не помня, как их зовут и куда они должны вернуться», — смеялась Рахель. Кончилось тем, что над ними сжалился друз-пограничник, обративший внимание на колонну пикапов, которая циркулировала туда и обратно по забытой Богом дороге возле Хорпиша. Он опознал их по номерам машин и вызвал их жен, которые, в отличие от своих мужей, никогда ничего не забывали, потому что были перманентно беременны.

И есть также выцветающие остатки семейства Йофе в далекой прибрежной Натании, ведущие начало от «какого-то важного русского физика», и мой отец, хотя он решительно отрицал это, был как раз родом оттуда. Но эти Йофы всё больше отдаляются от нас и уменьшаются в числе, и, если кто-нибудь из них появляется в нашем Дворе, он пробуждает во мне одно лишь раздражение, потому что ни на йоту не напоминает моего отца. А кроме того, существуют еще кое-где совсем маленькие йофианские семейки да там и сям пара-другая Йофов-одиночек — совсем старый, удрученный жизнью кибуцник из приватизированного донекуда кибуца; кривоногий хозяин продуктовой лавки из Каркура [из Хадеры, из Пардес-Ханы]; водитель грузовика, в коротких штанах и с таким же коротким фьюзом[22]; профессорша, специалистка по древним языкам, страдающая анорексией, <нужно упомянуть, что некоторые из этих персонажей существуют, по всей видимости, только в семейном воображении> — и они тоже приезжают иногда наведаться, их томит потребность уладить старые разногласия, и сообщить о своих победах, и сбросить то, что накопилось, и заполнить то, что опустело, — ибо «одинокий Йофе — все равно что мертвый человек», — и потому, как говорит Ури, они приезжают «сделать три „апа“ — ап-грейд, бэк-ап и ап-ту-дейт».

Некоторых таких Йофов, из тех, что когда-то в свой черед спали у тети Рахели, мы помним еще молодыми. Другие пропадают на месяцы и годы и появляются только по особым случаям. Почти вся Семья явилась на похороны Амумы, много родственников собралось, когда один из герцлийских Йофов погиб при взрыве террориста-самоубийцы, и я полагаю, что, когда умрет Апупа, приедут все, и тогда, по предложению Ури, можно будет произвести инвентаризацию Йофов и, возможно, также взять у них образцы ДНК и прикрепить к их шеям передатчики.