Читать книгу "Хранитель лаванды - Фиона Макинтош"

— Сперва они отправятся в Апт, — сдавленно простонал он. — Я должен их увидеть.

— Исключено, — покачал головой Фугасс.

— Тогда я с вами не пойду, — заявил Люк. — Пусть ваш друг прямо тут меня и задушит.

Они молча смотрели в глаза друг другу. После напряженной паузы Фугасс наконец смягчился.

— Тогда надо их опередить, — хрипло прошептал он.

Люк прижался щекой к теплой терракотовой крыше, на миг прикрыл глаза в безмолвной молитве, и тут на него нахлынули запахи — резкий душок птичьего помета с примесью терпкого гниения опавших листьев. Однако в вечернем ветерке он уловил нежное дыхание лаванды — спускаясь с холмов, оно разносилось по улицам деревни… и отчего-то внушало Люку надежду.

Он молился о том, чтобы его бабушка тоже учуяла это дыхание.

В голове у Люка вновь и вновь проигрывались сцены ареста семьи. Самому тошно было, с какой дотошностью мозг воспроизводил каждую мучительную подробность. Молодой человек от души надеялся, что Катрину до конца дней будет преследовать эта картина и осознание всей гнусности ее черного поступка.

От воспоминаний вдруг затошнило, Люк судорожно сглотнул. Надо отыскать родных, непременно надо! Надо что-то предпринять, как бы там ни возражал Фугасс. Лучше умереть, чем бросить семью на произвол судьбы. Что он тут делает? Фугасс заставил его ждать в крохотном кафе на задворках Апта, приставив к нему своего безмолвного товарища. Партизаны настояли на том, чтобы Люк надел берет и натянул его как можно ниже, прикрывая лицо. Фугасс тем временем отправился на разведку в местную жандармерию.

Пекарь вернулся в тот момент, когда Люк уже был готов взорваться и начать расшвыривать столы и стулья. Сознание полнейшей беспомощности просто убивало.

— Их не стали здесь оставлять даже на самый короткий срок, — прямо сообщил Фугасс.

— Что? — Люк начал отодвигать стул.

Оба спутника хором шикнули на него.

— Никаких сцен, Боне, — предостерег Фугасс. — Я сказал жандармам, что твой отец должен мне денег, и я пытаюсь их из него вытряхнуть. Мне сообщили, что в Апте командование на себя взяли офицеры СС и всех увезли в лагерь для интернированных лиц в Эксе.

Люк застыл, глядя перед собой невидящим взором. Экс-ан-Прованс! Как будто семью внезапно вырвали у него, забрали туда, где уже не достать.

— Это еще не все. — Пекарь помрачнел еще сильнее. — Лучше уж тебе сразу узнать…

Люк не представлял, что может быть хуже, и молча ждал.

— Мне очень жаль. Твоя бабушка умерла по дороге в долину.

Люк непонимающе смотрел на Фугасса. Быть может, он просто ослышался? Внезапно перестало хватать воздуха, на грудь легла невыносимая тяжесть. В голове замелькали воспоминания. Несмотря на летнюю жару, Люка начала колотить дрожь — все сильнее и сильнее. Чтобы не упасть, он уперся локтями в стол и уронил голову на руки.

Его спутники переглянулись.

— Дыши, Люк! И не забывай про осторожность. Город кишит солдатами, кругом полно гестаповцев и эсэсовцев. Не самое подходящее время, чтобы нас тут видели, а уж тем более — вместе. — Фугасс коснулся плеча Люка. Молодой человек откинул его руку. — В жандармерии хорошо знают твою семью и потрясены не меньше нашего, но они ничего не могли поделать.

Люк застонал при мысли о бабушке. Ни достойного прощания, ни слез. Кулак француза, соотечественника, отнял у нее жизнь.

— Меня сейчас вырвет.

Оттолкнув руки спутников, молодой человек выскочил за угол. Он сам не знал, сколько простоял там, глубоко дыша, прежде чем почувствовал, что за спиной кто-то есть.

— Надо идти, — мягко проговорил пекарь. В руку Люку сунули смоченный водой носовой платок. — На, вытри рот. Соберись.

— Не могу, — простонал Люк.

— Тссс! Не надо привлекать к нам внимание.

— Тогда убирайтесь, — прорычал Люк и сплюнул, силясь избавиться от кислого привкуса во рту.

— Я дал твоему отцу слово защищать тебя. Наше слово — это все, что мы, патриоты, можем дать друг другу. Давай же, встань, наберись мужества.

Щеки Люка разгорелись от ярости. Фугассу хорошо говорить — ему некого любить, и его тоже никто не любит.

— Да, это мне каждый может бросить в упрек, — отозвался пекарь, и Люк осознал, что говорил вслух. — И все же ты не первый, кто потерял на войне любимых людей. Мне очень жаль тебя, правда, но тебе остается лишь один выбор — захлебнуться в канаве или же обрести новое мужество и сражаться, как того хотел твой отец.

Фугасс вдруг замолчал. Люк различил стук сапог и инстинктивно выпрямился. Солдаты. При виде его они засмеялись и прошли мимо, отпуская шуточки на ломаном французском.

Люк глядел в широкие прямые спины уходящих. Самодовольные зеленые мундиры, начищенные сапоги… Стук этих сапог звучал в его ушах горькой насмешкой.

— Она здесь? — спросил он.

— Ее похоронят вечером.

— Можно мне забрать ее отсюда и похоронить в Сеньоне?

— Нет! — Фугасс начал сердиться. — Никоим образом.

Люк с трудом сглотнул.

— Тогда я должен ее увидеть.

— Тебе нельзя…

— Я должен поцеловать бабушку на прощание! — Люк устремил на собеседника гневный взор.

Пекарь сжалился.

— Иди за мной.

Иду оставили в комнате старого склада на задворках Апта. Склад временно пустовал, дожидаясь осеннего урожая, когда сюда потянутся телеги с яблоками, грушами и сливами. Люку хотелось сделать для Иды хоть что-то еще, но впервые в жизни он чувствовал себя совершенно беспомощным. Отец был прав. Никакие деньги, никакое положение в обществе, никакое уважение знакомых не помогли его семье в черный час — да и не могли помочь против подобных гонений.

Собравшись с мужеством, он посмотрел на бабушку. Ида лежала на спине. Красивые седые волосы выбились из пучка и рассыпались беспорядочными прядями вокруг лица. Была бы расческа, можно было бы снова собрать, поправить их. Фугасс оставил молодого человека наедине с покойной, а сам караулил близ склада. Люк опустился на колени, не замечая, что щеки у него мокрые от слез, а грудь разрывается от безмолвных всхлипываний. Сегодня он плакал уже второй раз. Он понимал — сейчас его спасает шок, не дает разглядеть за этим хрупким тельцем еще большую боль от потери всей семьи разом. Люк не хотел даже думать, где сейчас его родные, как испуганы и растерянны. Не хотел представлять себе отчаяние отца, ужас от того, какому жестокому обращению подвергаются его жена и дети.

Вся скорбь Люка сейчас воплотилась в недвижной Иде. Слезы капали на безжизненную руку и скрюченные артритные пальцы, которые он прижимал к своей небритой щеке. Никогда уже она не ущипнет эту щеку. С покойницы сняли сережки и ожерелье, но кольца остались — должно быть, упорно не желали слезать с распухших суставов. Обручальное кольцо было для Иды самым драгоценным напоминанием о муже, и она всегда целовала его перед сном. Какое облегчение — знать, что бабушка не расстанется с любимым мужем даже в смерти.