Читать книгу "Джентльмены и игроки - Джоанн Харрис"

А потом мы познакомились с Леоном. И все изменилось.

Стоял удивительный солнечный день поздней весны — один из тех дней, когда моя любовь к «Сент-Освальду» доходила до неистовой страсти, на которую не способен ни один из его учеников, — и меня переполняла небывалая храбрость. Моя односторонняя война со Школой прошла много этапов. Ненависть, восхищение, злость, домогательство. Этой весной, однако, мы достигли перемирия. «Солнечный берег» все больше отвергался, и мне казалось, что «Сент-Освальд» не сразу, но признает меня, что я плыву по его венам уже не оккупантом, а почти другом, словно вакцина, с виду ядовитая, но на самом деле полезная.

Конечно, еще не улеглась обида на несправедливость, на то, что отец никогда бы не смог себе позволить столько платить за мое обучение, а если бы и смог, меня все равно бы не приняли. Но, несмотря на это, между нами существовали некие отношения. Симбиоз, как у акулы с миногой. Становилось понятно, что не обязательно быть паразитом, что можно позволить «Сент-Освальду» пользоваться мною, как пользуюсь им я. И мне пришло на ум записывать, что происходит в Школе: о разбитых стеклах, расшатавшейся черепице, сломанных партах. Все это переносилось в Ремонтную книгу, хранившуюся в Привратницкой, и подписывалось инициалами разных учителей, чтобы избежать подозрений. Отец по долгу службы чинил неполадки, а меня переполняла гордость за то, что я тоже пусть и немного, но помогаю. «Сент-Освальд» благодарил и одобрял меня.

Понедельник. Я брожу по Среднему коридору, подслушивая у дверей. Урок латыни кончился, и я собираюсь отправиться в библиотеку или в художественные классы, чтобы затеряться среди занимающихся. Или, может быть, в Трапезную — кухонная обслуга к этому времени должна уйти — закусить печеньем, оставленным для учительского собрания.

Я настолько погружаюсь в раздумья, что, свернув в Верхний коридор, чуть не натыкаюсь на мальчика, который стоит под Доской почета лицом к стене, сунув руки в карманы. Года на два старше меня — на вид ему четырнадцать, — с резкими чертами, умным лицом и блестящими серыми глазами. Заметно, что его каштановые волосы длинноваты для «Сент-Освальда» и кончик галстука, неприлично висящего поверх джемпера, срезан ножницами. Я догадываюсь — с долей восхищения, — что он бунтовщик.

— Смотри, куда идешь, — говорит он.

Впервые сентосвальдовец соизволил обратиться ко мне.

— Ты что здесь делаешь?

Я знаю, что комната в конце Верхнего коридора — учительский кабинет. Мне даже довелось там побывать раз или два: маленькое душное помещение, пол по колено в бумагах, несколько огромных несокрушимых паучников угрожающе топорщат ветви с высокого и узкого окна.

Мальчик ухмыляется.

— Меня Кваз выгнал. Хочу смыться потихоньку, а то оставят после уроков. Кваз никого не бьет.

— Кваз?

Мне знакомо это имя, его упоминали мальчики, болтая после уроков. Я знаю, что это прозвище, но не знаю, чье.

— Живет в Колокольной башне. Похож на горгулью. Не знаешь? — Мальчик снова ухмыльнулся. — Маленько podex, а вообще нормальный. Я с ним договорюсь.

Я смотрю на мальчика с растущим трепетом. Его самоуверенность просто пленяет. Он говорит так, словно учитель для него не грозный властелин, а объект для насмешек. Я немею от восхищения. Более того, этот мальчик — этот бунтовщик, позволяющий себе насмехаться над «Сент-Освальдом», — говорит со мной на равных, не имея ни малейшего представления, кто я на самом деле!

До этой минуты мне никогда не приходило в голову, что я смогу найти здесь союзника. Единственным моим спутником в «Сент-Освальде» было болезненное одиночество. У меня не было друзей, которым можно что-то рассказать, а поделиться с отцом или Пепси — немыслимо. Но этот мальчик…

Наконец я обретаю дар речи:

— А что такое podex?

Мальчика звали Леон Митчелл. Пришлось сказать, что я первоклассник, Джулиан Пиритс. Я ниже ростом, чем полагается в моем возрасте, так что проще сойти за младшего ученика. Таким образом, Леон не станет спрашивать, почему меня не было на годовом собрании или на физкультуре.

От своего чудовищного обмана я чуть не падаю в обморок — и в то же время дрожу от восторга. Все оказалось так просто. И если можно убедить одного мальчика, то почему нельзя убедить остальных — даже учителей?

Я вдруг воображаю, что становлюсь членом клубов, команд, открыто хожу на уроки. Почему бы и нет? Школу я знаю лучше, чем любой ученик. На мне сент-освальдская форма. С чего бы кому-то приставать ко мне с расспросами? В Школе, должно быть, тысяча мальчиков. Никто, даже директор, не может знать всех. Более того, драгоценные традиции играли мне на руку, никто не слыхал о подобном обмане. Такой чудовищной вещи даже заподозрить не могли.

— А почему ты на урок не идешь? — Серые глаза мальчика ехидно блестят. — Тебе яйца оторвут, если опоздаешь.

В его словах слышится вызов.

— А мне плевать, — отвечаю я. — Мистер Слоун велел отнести в кабинет сообщение. Скажу, что секретарь разговаривал по телефону и пришлось долго ждать.

— Неплохо. Надо запомнить этот прием.

Из-за одобрения Леона я почти теряю бдительность.

— Я все время смываюсь, — говорю я. — И никто еще меня не поймал.

Он, усмехнувшись, кивает.

— А что у тебя сегодня?

У меня чуть не вырвалось: «Физкультура», но я вовремя спохватываюсь.

— Религия.

Леон корчит гримасу.

— Vae![21]Тогда конечно. Вообще мне больше нравятся язычники. Им хотя бы разрешали заниматься сексом.

Я хихикаю.

— А кто у вас классный руководитель? — спрашиваю я, чтобы выяснить, в каком он классе.

— Скользкий Страннинг. Англичанин. Настоящий клоун. А у тебя?

Я задумываюсь. Не хочется говорить Леону то, что легко опровергнуть. Но не успеваю я ответить, как позади нас внезапно раздается шарканье. Кто-то приближается.

Леон тут же вытягивается в струнку.

— Это Кваз. Лучше сматывайся, — советует он.

Я оборачиваюсь на шаги, разрываясь между облегчением — теперь не надо отвечать на вопрос о классном руководителе — и огорчением, ведь разговор так быстро прервался. Я стараюсь запечатлеть в памяти лицо Леона: прядь волос, небрежно падающая на лоб, светлые глаза, насмешливый изгиб рта. Смешно и думать, что когда-нибудь мы снова увидимся. Опасно даже пытаться.

Когда учитель появляется в Верхнем коридоре, я принимаю равнодушный вид.

Я знаю Роя Честли только по голосу. Мне доводилось слушать его объяснения, смеяться его шуткам, но лицо удавалось увидеть лишь мельком, на расстоянии. И вот он стоит передо мной — сгорбленный, в потрепанной мантии и кожаных шлепанцах. Я склоняю голову, когда он подходит, но, должно быть, вид у меня виноватый, потому что он останавливается и строго смотрит на меня: