Читать книгу "Шеломянь - Олег Аксеничев"

Ворон переводил взгляд с бересты на Миронега, и теперь лекарь точно видел, что береста окрашивается в красный цвет, когда птичья голова опускалась к ней. Постучав для верности клювом рядом с клочком березовой коры, ворон осторожно попятился прочь, слившись с ночной теменью. Заинтересовавшись, Миронег подошел к перилам и взял бересту. Его уже не удивило, что там было послание, адресованное лично ему.

Письмо было не выцарапано, как обычно, острым, как игла, писалом, а написано свинцовым карандашом – так показалось Миронегу. Содержание было лаконично: «Жду у Черной Могилы». Подписи не было, а у гонца, неподалеку чистящего перья, выспросить что-то было невозможно. Миронег задумался, что бы это значило, как вдруг текст на бересте исчез, и на его месте возник иной: «Приходи немедленно».

– Только не бойтесь. Вас будут охранять. Письмо написал, поверьте, достойный и честный человек.

Это сказал ворон. В следующий миг он прижал перья правого крыла к грудине, скоморошьи показывая поясной поклон, и взлетел. Из вороньего клюва вырвался клекот, и Миронег узнал, что он значит.

Скажите, умеют ли вороны смеяться?

* * *

Секретарь епископа Маврикий не чувствовал себя таким несчастным даже в те дни, когда впервые сидел в подземельях Влахернской тюрьмы за кражу церковной утвари. Изгнание беса. О таком мог говорить только северный варвар, не постигший всех тонкостей богословия. Господь наш Иисус, конечно, проделывал подобное, но человек – прах у ног Божьих, ему ли мечтать о повторении деяний Христовых?

Но князь Ярослав не забывал своих приказаний, даже данных в пьяном виде. Если он обещал проверить, значит, так тому и бывать, а за неисполнение княжеской прихоти потащат на правеж любого, от боярина до священника. Ох, как не хотелось даже думать об этом… Переплетенные косичкой ремни плетей… Варвары привыкли бить коней, и наказуемых они лупят с той же силой. Да минет меня чаша сия, прости, Господи.

Маврикий собрал в узелок все, что могло пригодиться при изгнании беса, – кувшин со святой водой, прочно запечатанный, чтобы не потерять всуе ни капли; освященные просфорки с выдавленным на них силуэтом святого креста; церковное вино в плетеной фляге и, поверх этого, Псалтирь и Евангелие.

– По княжескому повелению, – важно сказал Маврикий стражу у конюшни, где, как поведали Ярославовы гридни, нечисть шалила особенно часто.

Страж не понимал по-гречески, но священники пользовались у дружинников репутацией людей убогих, поэтому Макарий был пропущен без придирок.

В конюшне было душно, тепло и тихо. Кони спали, тихо вздыхая во сне. Масляные светильники только намечали контур стен и перегородок, так что Маврикий смог без происшествий добраться до середины прохода между стойлами. Там, под светильниками, он развязал свой узелок, аккуратно разложив его содержимое так, чтобы до любого предмета можно было легко дотянуться рукой.

Маврикий знал, что нечисть боится святой воды, но с какой молитвой ее надо разбрызгивать, у святых отцов сказано не было. Гиппонский епископ Августин Блаженный запрещал верующим общение с бесами, но как изгнать беса, не поговорив с ним? Даже Христос говорил с бесами, прежде чем направить их из одержимого в стадо свиней.

– И сказал Господь: именем Моим будут изгонять бесов, – осторожно прошептал Маврикий, откупоривая кувшин.

Просунув ладонь в широкое горло кувшина, секретарь епископа начал кропить стены и стойла святой водой, стараясь при этом не разбудить лошадей. Прелый дух овса и навоза щекотал ноздри, солома цеплялась за подол рясы, и Маврикий чувствовал себя донельзя униженным той глупостью, что должен был делать по княжескому принуждению.

В тишине конюшни ясно раздался смешок. Маврикий обернулся, рассчитывая увидеть охранника у входа, нашедшего себе развлечение. Но ворота конюшни были закрыты, а повторившийся смешок шел не от входа, а откуда-то сверху, из-под крыши. Видимо, шалил один из дворовых мальчишек, сбежавший из-под родительского присмотра.

– Прокляну, – заявил Маврикий со всей возможной строгостью.

Это вызвало новый взрыв смеха под крышей. Неподалеку шлепнулась лепешка навоза, забрызгав Маврикия пахучими брызгами.

– Ну, погоди у меня! – зашипел Маврикий, пытаясь сдерживать голос и особо не шуметь.

Сняв с креплений светильник, Маврикий подтянул повыше рясу, поставил к стене валявшуюся неподалеку лестницу и стал подниматься наверх, стараясь разглядеть в неверном свете затаившегося мальчишку.

Каково же было его удивление, когда в полумраке вдруг возникла бородатая физиономия лучащегося довольством мужичонки средних лет. Мужичонка улыбнулся, показав давно требующий ремонта штакетник зубов.

– Ты кто? – опешил Маврикий.

– Такие болваны, как ты, называют меня бесом. Люди знающие говорят просто – Хозяин, – ответил мужичонка на языке Гомера.

Светильник выпал из задрожавших рук Маврикия.

– Эй-эй, не балуй! – посерьезнел мужичонка и бесстрашно прыгнул вниз, где старательно затоптал перекинувшийся от светильника на солому огонь. – Так всегда, бесов боимся, а пожара – нет… Лапоть вон попачкал, жалко.

Маврикий вцепился в перекладину лестницы и зашептал, с ужасом глядя на копошащегося внизу беса:

– Яд у них, как яд змеи, как глухого аспида, который затыкает уши свои и не слышит голоса заклинателя, – тут Маврикий к стыду своему всхлипнул, – самого искусного в заклинаниях.

– Лапти-то совсем новые, – продолжал сокрушаться бес.

– Боже! – завывал Маврикий, уже не заботясь о сохранении тишины. – Сокруши зубы их в устах их; разбей, Господи, челюсти львов!

– Как много среди людей сумасшедших, – заметил с жалостью бес.

– Да исчезнут, как вода протекающая…

– Вода! – обрадовался бес и поднял кувшин со святой водой.

Смочив пук соломы, бес принялся оттирать от копоти запачканный лапоть. Маврикий ждал, когда нечисть исчезнет или обратится в бегство от водосвятия, но почему-то ничего не происходило. Бес отбросил в сторону солому и полюбовался на посвежевшее лыко.

– Слышь, гречонок, – поднял голову бес. – Ты там что, жить собрался? Спускайся, поговорим, поедим, – бес хихикнул, – что Бог послал.

– Да исчезнут, как распускающаяся улитка, – взвыл Маврикий, – да не видят солнца, как выкидыш женщины!

– Дурак, – обиделся бес. – Ты видел хоть раз, чтобы улитка распустилась?

– Нет, – ответил Маврикий и, неожиданно для самого себя, полез вниз.

При ближайшем рассмотрении бес был вовсе не страшен, скорее, наоборот, смешон. Росту в нем было ладони две, и больше всего он напоминал сельского мужика-ратая после недельного сидения в харчевне. Маленький рост с лихвой компенсировался резким сильным голосом, напомнившим Маврикию звук никогда не слышанных иерихонских труб.

Бес по-хозяйски копался в принесенном Маврикием добре, особо оживившись при обнаружении плетенки с вином.