Читать книгу "Мидлштейны - Джеми Аттенберг"

— Если это пустяк, зачем уговаривать?

Дэниел сел рядом, наклонился к ней и с неожиданной твердостью спросил:

— Объясни-ка, в чем дело?

* * *

Робин устало бродила по комнатам, словно приклеенная к руке Дэниела. Это был и его дом — в конце концов, он тут вырос. Правда, потом уехал на учебу, пять лет провел в Сан-Франциско, шесть месяцев работал фрилансером в Нью-Йорке и наконец перебрался в Чикаго, поселился в квартирке прямо под той, которую снимала Робин, и жил там тихо и счастливо. (И почему он всегда такой довольный? В чем тут секрет?) И все-таки это место Дэниел вспоминал чаще и говорил о нем теплее, чем о других. Когда он сказал, что едет на выходные к себе, Робин сразу поняла, куда именно.

Остальные тоже чувствовали себя здесь как дома. Всюду сидел народ, на полу возились дети, лежали книжки для раскрашивания и коробки цветных карандашей. (Последнее Робин, как учитель, одобряла. Хорошо, что нет никаких сирен и пищалок. Они уничтожали Америку, не говоря уже о шумовом загрязнении. Как и любой человек с небольшим доходом, Робин ценила свой «айфон», однако считала, что детям должно хватать воображения, а ему сейчас оставляют все меньше места.) Она познакомилась с двумя братьями и сестрой Дэниела, его племянницами и племянниками, двоюродными братьями и сестрами разных возрастов, двумя наборами дядь и теть, единственным живым прадедушкой, бывшими соседями, которые перебрались во Флориду, но приезжали сюда несколько раз в год и были все равно что родственники; с родителями, двоюродной бабушкой Фей и ее подругой Наоми, которые весь вечер просидели на кухне в маленькой нише, отдавая приказы матери Дэниела.

— Проверь грудинку, — сказала Фей, когда Робин с другом вошла на кухню.

Его мать, энергичная женщина с добрыми глазами, ровесница Эди, не слишком тихо вздохнула, откупорила бутылку «Манишевица» и поставила рядом с другими. Эта женщина все держала под контролем, что бы там ни думала Фей. На столах были аккуратно расставлены блюда, накрытые фольгой.

— Если ты такая умная, почему не проверить грудинку? — спросила Наоми.

— Ладно, сама посмотрю, — сказала Фей.

— С ней все в порядке, — возразила мать.

— Что ты в этом понимаешь? — Фей, шаркая, подошла к плите, открыла духовку и заглянула внутрь. — Нужно еще подержать, — заключила она.

— И так было ясно, — ответила мать. — Я знаю, когда ее пора вытаскивать.

— Я голодная, как волк, — сказала Фей подруге. — А ты?

— Я тоже, — кивнула та.

— Готовку надо было раньше начинать, — упрекнула Фей.

Говорила она с восточноевропейским акцентом. Старушка села и тут заметила молодых людей.

— Иди сюда, Дэнни, поцелуй меня. И ты. — Она показала на Робин. — Подойди-ка.

Он обнял бабушку, Робин наклонилась и сделала то же самое. На ощупь та оказалась худенькой, хрупкой, точно ребенок, и благоухала «Шанелью» номер пять. В ушах, на шее и пальцах сияли бриллианты, седые волосы посверкивали, как снег.

— Вы посмотрите, — сказала она, потрепав Робин по щеке. — Посмотрите, кого нашел Дэниел.

* * *

— Тебе и в самом деле так хочется знать? — с несчастным видом начала Робин, не зная, куда деваться.

В последнее время у них постоянно происходил разбор полетов, и начинал его Дэниел. Он подталкивал их вперед как пару, как единое целое. Он решил, что Робин — та самая девушка. Еще никто не нуждался в нем так сильно, пусть она этого и не признавала.

— Да, очень хочется.

Дэниел откинулся на спинку дивана и обнял Робин. Она прильнула к нему.

— Я ненавидела еврейскую школу.

— А кто ее любил?

— Остальные дети вместе учились, а летом отдыхали в одном лагере. Они каждый день проводили вместе, все были лучшими друзьями, а я — чужая, да еще толстуха. Я говорила тебе, что в детстве была жирной?

Да, она ему говорила.

— Все надо мной смеялись. Особенно девчонки, маленькие стервозы. Два часа, три раза в неделю я жарилась в аду. И так лет пять.

Робин прищурилась, скривила губы, и в ней сразу появилось что-то неприятное. Эти гримасы никак ее не красили, но признаться ей Дэниел не мог. Что поделать, у всех свои плюсы и минусы. Когда Робин обнимет его, пробежит рукой по волосам, начнет гладить лицо, покроет поцелуями шею, Дэниел забудет, как она щурит глаза, когда злится.

— Сочувствую, — сказал он, — но разве можно из-за этого отвергать религию? Мы все много пережили, взрослея.

В детстве Дэниел был юным гением, потом — гением-подростком. (Правда, теперь, после десяти лет пьянства и продолжительного романа с амфетаминами, он, вероятно, стал всего лишь очень умным.) Он не понимал, за что в школе травят одаренных. В старших классах его особенно доставал один футболист, сидевший сзади на уроках испанского. По меньшей мере один раз в день он тыкал Дэниела карандашом в затылок, пока однажды парикмахер не обнаружил на голове зеленую, сочащуюся гноем дыру. Дэниела бегом отвели к врачу, сделали снимки — целых девять. Через неделю, вернувшись в школу, он узнал, что его пересадили за парту, что стояла в углу, одного. Сейчас-то Дэниел видел: над этим стоило призадуматься, но тогда испытал только громадное облегчение.

Однако ему грех было жаловаться — то, что раньше служило причиной страданий, теперь помогало зарабатывать деньги. Кроме того, он знал, что футболист, парень с хриплым голосом и желтеющей кожей, работает сейчас официантом в ресторане «Маккормик и Шмик», расположенном на территории одного торгового центра. В прошлом году Дэниел видел его, когда ходил с матерью за покупками. Он никогда не ждал награды за то нелегкое время, но в тот момент почувствовал истинный триумф: даже мурашки по спине побежали, хотя, может, виноват в том был кондиционер.

Робин глубоко вдохнула, сжала кулаки и стиснула губы. Видимо, она хотела сказать что-то очень важное, однако только проговорила:

— Этой религией меня пичкали насильно.

Его девушка оправдывалась. Наверное, когда-нибудь он услышит историю целиком, а может, и нет, но Дэниел подозревал, что Робин все-таки разговорится. В каждой клеточке ее тела было столько напряжения! Он любил наблюдать, как оно выходит. В свои переживания — кстати, не только плохие, временами Дэниелу открывались такие нежные оттенки и страсть, будто он смотрел ей в самую душу, — Робин погружалась целиком. Она пила их большими глотками, а остатки передавала ему. Амфетамин взял свое: чувства Дэниела притупились, и теперь он жадно поглощал любую эмоцию. Когда он общался с Робин, ему казалось, что в него вонзается миллион булавок. Он и вообразить не мог, как это приятно.

— Вижу, ты натерпелась.

— Ты даже не представляешь как, — всхлипнула она.

— В таких случаях неплохо обратиться к психологу.

Робин вскинулась, но это все они уже проходили. Конечно, проблема не в ней, а в них. Дэниел уже знал, как закончить фразу.