Читать книгу "Профессиональное убийство - Энтони Гилберт"

По ее приглашению я приехал на похороны. Шел проливной дождь, и мы стояли среди надгробий, крестов, сломанных колонн, якорей, мраморных ангелов и лежащих херувимов, пока священник читал нараспев панихиду, а затем предали земле тело человека, имени которого до сих пор никто из нас не знает.

Глава восьмая

Кровный родич славы — незаконнорожденное убийство.

Макбет

1

На другой день после похорон Паркинсон позвонил мне и сказал:

— Я наконец прочел завещание. Филпоттс может заняться большей частью его пунктов. Но Рубинштейн, рад сообщить, оставил китайскую коллекцию Британскому музею. Оттуда посылают человека осмотреть ее, сделать список, и мне потребуется находиться там для проформы. Филпоттс толковый адвокат, но понимает в китайском искусстве меньше, чем я в штопаных носках.

— Грэм слышал об этом? — спросил я.

— Не знаю. Да это и не важно. Если бы Рубинштейн не сделал этого, дом мог быть закрыт на несколько месяцев. Лал носилась с идеей рассматривать его как святыню, своего рода второй Фотерингей[3], а себя как самую набожную из шотландских католиков. Как только эта небольшая работа завершится, я буду свободен. Я уже телеграфировал Сэндману, что отплыву на будущей неделе.

Но он не отплыл.

Неожиданно я оказался в этой компании, когда из Британского музея прибыл человек с подходящей фамилией Тестер и начал осмотры. Лал попросила меня приехать.

— Руперт так озабочен из-за своего нового места, что не может уделять времени делам Сэмми, — заявила она. — А я никак не могу появиться в том доме, по крайней мере сейчас. Но я не доверяю экспертам. Сэмми доверял, и, думаю, они часто обманывали его. Я не могу не отдать им вещи из Китайской комнаты, но хочу быть уверенной, что в доме они больше никуда не сунутся.

Казалось бы, Филпоттс вполне мог оградить ее интересы, но Лал любила всевозможные обряды. А поскольку Фэнни избегала меня, отказывалась от моих приглашений, и Лондон без нее походил на пустыню, я согласился на просьбу Лал и отправился в Плендерс вместе с остальными.

Когда мы приехали, возникло нелепое затруднение. Никто не посещал Плендерс после исчезновения Рубинштейна, и хотя у Паркинсона имелись ключи от парадной двери и жилых комнат, никому из нас не приходило на ум, что единственные ключи от Китайской комнаты были на кольце у Рубинштейна и теперь, предположительно, находились на морском дне. Замок защелкивался автоматически, но отпереть его снаружи можно было только ключом. Паркинсон отправился за слесарем, мы с Филпоттсом разговаривали, а сотрудник Британского музея рыскал по холлу и разглядывал музейные экспонаты.

— Если у тебя есть какое-то влияние на миссис Рубинштейн, — сказал Филпоттс, — то ты окажешь ей услугу, убедив ее, что нескончаемая клевета на мисс Прайс принесет ей немалые убытки, если та возбудит дело в суде.

— Вряд ли она на это пойдет, — возразил я.

Я мог представить Фэнни делающей деньги многими сомнительными способами, но не тем, который был бы вполне законным. Злой она не была.

— Полагаю, миссис Рубинштейн считает мисс Прайс частично ответственной в смерти своего мужа, — пробормотал я.

— Чушь! — воскликнул Филпоттс с видом адвоката в суде, которого очень напоминал густыми вьющимися седыми волосами, осанкой и булавкой с бриллиантом для галстука. — Если кто-то и повинен в его смерти, то, судя по всему, сама несчастная вдова. Во всяком случае, обвинения сейчас совершенно неуместны.

После того как заговорили о личностях, опускаться до замечаний о погоде казалось нелепым, и мы стояли молча, пока Паркинсон не вернулся из деревни со слесарем. Был промозглый февральский день, казалось, какие-то миазмы нависают над всем домом и сосредотачиваются на запертой галерее. Замок оказался сложным, и с ним пришлось повозиться; сотрудник Британского музея несколько раз демонстративно поглядывал на часы. Когда дверь наконец открылась, на нас неприятно пахнуло гниением. Гобелены на переднем окне заслоняли свет с того конца галереи, а из высокого окна, выходящего на лужайки, виднелась только спокойная пелена легкого дождя. В этом призрачном полумраке восковые фигуры обретали какую-то странную новую жизнь. Богатым воображением я не одарен, но мог бы поклясться, что несколько голов с непроницаемыми китайскими лицами поворачивались, наблюдая за нашими движениями. Доносился шелест шелков и шорох одежды.

Филпоттс, казалось, испытывал те же чувства. Паркинсон сказал:

— Аж мурашки бегут, правда, в этой полутьме?

Сотрудник Британского музея доставил нам небольшое удовольствие тем, что был явно ошеломлен богатством и редкостью коллекции. Он начал медленно переходить от группы к группе, нагибаясь, чтобы осмотреть халаты, справляться по книжке, которую держал в руке, делать записи. Один раз повернулся к нам со словами: «Джентльмены, я понятия не имел — это будет поистине ценным приобретением…» В другое время я бы с радостью наблюдал за этой безраздельной поглощенностью. Теперь же возмущался, что столько внимания уделяется реликтам былых веков.

— Он собирается делать список всех предметов в этой комнате? — обратился я к Паркинсону.

Тот пожал плечами и ответил:

— Таков порядок. Думаю…

Но чем он думал, я так и не узнал. Из дальнего конца комнаты, где эксперт рассматривал очень красивый халат, раздался пронзительный, тонкий крик. Встревоженные, мы повернулись и увидели причину его ужаса. Этот крик не был выражением благоговейного восторга, слишком сильного волнения, чтобы переносить его молча. То был дикий крик, исполненный страха и удивления. А когда мы приблизились к нему, из горла у каждого тоже вырвались звуки изумления и ужаса. Звуки эти взлетали и разбивались о высокий потолок. Минуту мы стояли там, онемевшие, потому что поняли: то, что сказал Норман Брайди, когда мы шли с коронерского расследования на станцию, было правдой. Погребение на кладбище Кенсел-Грин являлось фарсом, а здесь перед нашими глазами лежало съежившееся, наводящее ужас тело того, кто был некогда Сэмпсоном Рубинштейном.

2

В жизни бывают случаи, когда действительность кажется до смешного невероятной. Этот случай стал одним из таких. Лицо джентльмена из Британского музея, несчастный вид Филпоттса, который был искренне привязан к покойному, контраст между выражением его лица и внешностью франта прошлых времен, негромкие слова Паркинсона: «Тогда кого же мы похоронили на Кенсел-Грин?» — ощущение напряженности составляло столь нелепый фон отвратительным останкам, с каких мы не сводили глаз, что я ощутил истерическое желание захихикать. Эксперт напыжился и вскинул голову, отказавшись делать вид, будто привык находить в пустых домах полуразложившиеся трупы в бесценных китайских халатах. Филпоттс прикрыл ладонью глаза.