Читать книгу "Прага - Артур Филлипс"

— Первого? — лыбится Джон.

— Нашего первого, — повторяет Чарлз с неприязнью. — А в Прагу деньги так и текут.

Прошло восемь месяцев после Чарлзова приезда, от девяти до одиннадцати месяцев после восторженных статей в «Уолл-Стрит Джорнал», «Экономисте» и венгерской прессе, возвестивших дивный новый мир, восемь месяцев после исторической встречи с министром финансов и приемов у премьер-министра, восемь месяцев после подписания 99-летней аренды на бывшее управление мрачного и изощренно гнусного подразделения тайной полиции, семь месяцев после того, как Чарлз прочел первую взволнованную и ллохо сформулированную заявку на деньги, — а не сделано ничего.

— И всем наплевать — говорит Чарлз, падая обратно в кресло. Для компании расходы на содержание отделения — незначительная трата, они могут позволить себе не торопиться и набирать известность, как полагается.

Но Габор не собирается вечно — или даже просто долго — оставаться младшим в команде. Когда-нибудь Верх Патетики — вице-президент — устанет жить здесь фактически неграмотным, тоска по старым добрым обедам в «Самшите» и «Ватном жирафе» одолеет его, и он отвалит обратно в Нью-Йорк с байками о чудных венграх (которых, говорит Чарлз, ВП знает, может быть, двух, включая офис-менеджера). К этому моменту ценность Чарлза для фирмы будет так очевидна, что его продвижение на пост директора отделения или, по крайней мере, на должность, где принимаются решения, произойдет само собой.

В противном случае, говорит он Джону, если только Будапешт останется таким, как теперь, Чарлз в тот же день без труда найдет инвесторов для проекта, который выберет сам. В Венгрии добывать деньги чудо как легко, объясняет Чарлз. Они чавкают под ногами в вестибюле любого отеля. Нужен только костюм и ведро. Скучающие богачи и голодные востроглазые посланцы скучающих богачей заняли почти все номера в лучших отелях: смело ведут «сбор фактов», со значительностью напоминая друг другу, что, «раз демократия требует свободного рынка, каждое высокодоходное вложение — это не меньше, чем мощный прорыв к свободе».

— Тебе, Джон, эти ребята понравились бы. В фойе «Форума» дохлой кошкой не размахнешься, не посшибав их с ног и не увидев, как у них из карманов деньги сыплются.

С несколькими такими паломниками капитала Чарлз встречался в своей конторе, на приемах в посольстве и в вестибюлях. По его осторожным прикидкам, средства, которые ему понадобятся, чтобы сделать состояние на верном кандидате по своему выбору, он сможет найти за полгода или меньше.

XIII

Кто победил в Холодной войне? Мы. Наше поколение.

Наши жертвы сломали хребет чудовищу Коммунизма. Да, согласен, конечно: родители пережили дни мерцающей черно-белой хроники кубинского ракетного кризиса и Вьетнама. Но мы, кто родился при Джонсоне, Никсоне и Форде[7]— поколение триумфаторов. С рождения мы готовились к Армагеддону; мы не знали ничего другого, кроме гарантии взаимного уничтожения, — и мы ухом не вели. Мы взрослели, в упор глядя на Брежнева, Андропова, Черненко, Устинова. Нас приучили к их каменному молчанию, сморщенным лицам и кратким правлениям. Когда Горбачев высунул голову из кремлевского бункера — что он увидел? Он увидел нас, как мы идем в колледж, вполне готовые довольствоваться слегка урезанными студенческими займами, чтобы хватило денег на «Звездные войны»,[8]делаем, что должны, голосуем за Рейгана.

Профилирующим предметом у нас была советология; мы листали книжки про коммунизм, ни разу не усомнившись в никчемности этой ужасающей доктрины. Никаких кембриджских шпионских колец, никаких красноватых сочувствующих в наших рядах. Над теми, кто ехал выращивать овощи для сандинистов, смеялись, и они возвращались домой вразумленными. Мы читали ЦРУ-шные романы-технотриллеры — все до одного. Смеясь, мы вставали на воинский учет — в таких количествах, что Кремлю впору было задрожать. И не забывайте, мы были поколением, вдохновившим «Эм-ти-ви» и «Си-эн-эн»; никакая берлинская стена не могла загородить от них, и ни один полнокровный восточный немец, оказавшись перед выбором между Мадонной и Хонеккером,[9]между «Полицией Майами. Отделом нравов»[10]и Штази не мог не думать, что пора что-то менять.

Господи, вот было время, вот был дух тогда. Мы знали, за что стоим, мы работали рука об руку с друзьями на летней практике в Вашингтоне или шли с рюкзаками по Франции, дискутировали с сопливыми датскими мальчишками, которые верили, что вся Холодная война — из-за упрямства американских империалистов.

«Где ты был, когда они отпустили своих сателлитов, дед? Где ты был в день окончания Холодной войны?» Такие вопросы нам зададут наши внуки, и лично я, черт подери, с гордостью отвечу: «Мы с ребятами были там, Тимми, — все время. Мы сидели в общежитии и смотрели все на таком большом экране и с такими мощными динамиками объемного звука, что практически чувствовалось, как кувалды бьют по стене. Так пришла свобода, Тимми. Мы добились ее ради тебя».

Кто повалил Берлинскую стену? Мы с тобой, Джек, мы с тобой.

И все же, все же — какой ценой? Кто из нас может сказать, что мы остались невредимы? Кто из нас не вспоминает юность, которой нас во многом лишили? Весенние денечки были не для тех, кто на переднем крае. Да, мы скованы дружбой, испытанной огнем. Мы мужчины, хотя, наверное, из ранних. Наши души видели бездну. Благодать? Проклятие? Просто реальность, друзья.

И теперь мы — армия великодушных захватчиков, что протягивают былым врагам открытую ладонь и предлагают начать с нуля: шикарные возможности для инвестиций, первоклассное обучение языку и целое поколение новых ретро-хиппи, плохих художников и клубных детишек. Точно как Макартур[11]в Японии.

Начать по-новому им, а что нам? Я боюсь ответа на этот вопрос. Нам нужно просто залечивать раны и надеяться, что дети и дети детей и дети наших бывших врагов и дети детей наших бывших врагов захотят процветать в новой Аркадии, купленной нашим жертвоприношением. Будем возделывать наш сад.

Увидимся в пятницу вечером в «А Хазам»!

Скотт опускает газету на стол, говоря себе, что Джон по крайней мере годится на посмешище, если уж ни на что другое, и поднимает глаза на класс: