Читать книгу "Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя - Андрей Юрьевич Андреев"

(военном, политическом, коммерческом), стремились привить им любовь к ближнему и религиозную толерантность, делали акцент на равноценное физическое и умственное развитие, на практические навыки и познания (в особенности из естественных наук), а не на зубрежку и формализм – надеясь, что тем самым они способствуют прогрессу общества в целом и готовят перемены в жизни к лучшему. В Гальденштейне это к тому же обогащалось экспериментом введения «школьной республики» в подражание античности.

Живописная долина альпийского Рейна, ее непосредственная связь с древней историей Швейцарии еще римских времен, наконец, сама республиканская атмосфера в школе – все это сильно воздействовало не только на обоих Лагарпов, но и на многих их товарищей, ибо из школы вышло еще около десятка будущих деятелей революции. Сам Лагарп даже отмечает в мемуарах, что первые контуры Гельветической республики явились ему как мечты, когда он гулял по «прекрасному Гальденштейнскому фруктовому саду».

Это, конечно, не случайно, ведь основатели семинарии сочувствовали идеям гельветизма и были членами Гельветического общества. В его «Записках» за 1766 год М. фон Планта подробно описал «республиканское» устройство своей школы: «Время от времени все наши ученики составляли Законодательное собрание для выборов правительства. Те, кто желал примерить эти роли, произносили подобающую речь, разбирая по преимуществу обязанности должностных лиц и их подчиненных, добродетели и ошибки молодости и другие полезные истины. После этих речей, которые необходимо было подготовить на всех четырех языках, употреблявшихся в преподавании в нашей школе, ученики сами назначали своего председателя по большинству голосов. <…> Должности были следующие: консул, претор, плебейский эдил, плебейский трибун, квестор, переписчик (или канцлер), затем три сенатора (или заседатели)»[62].

Каждую субботу в Гальденштейне несколько часов были посвящены упражениям в правосудии. Любой ученик, обиженный товарищем, мог подать жалобу претору, а ее дальнейший ход соблюдал все детали республиканского процесса: приговор выносился консулом и подтверждался голосованием части избранных для этого учеников-заседателей, в протокол же его заносил канцлер, после чего он приобретал законную силу.

Что касается собственно предметного преподавания, то оно отвечало всем современным требованиям века: сюда входили языки (кроме латыни там были французский, немецкий и итальянский), история, география, логика, естественное право, прикладная математика и статистика, рисование, музыка, танцы. Большое внимание уделялось естественным наукам: ученики собирали коллекции растений, минералов, насекомых и т. д. Значительное время занимали физические упражнения, в том числе ремесленная работа, например столярное дело.

После возвращения из Гальденштейна домой Лагарп продолжил образование в Женевской академии[63]. Здесь проявился его интерес к философии, и в особенности к точным наукам, которые он изучал под руководством известного математика Луи Бертрана (ученика и друга Эйлера) и выдающегося естествоиспытателя Ораса Бенедикта де Соссюра. «Математика – единственная наука, достойная человека» – так Лагарпу казалось в это время, по собственному выражению из мемуаров.

Что же касается философии и общественных наук, то сама жизнь предоставляла Лагарпу прекрасный материал для изучения. В период его обучения в академии город Кальвина находился в центре политических споров, связанных с именем Руссо[64]. Философ, овеянный европейской славой, но претерпевший за свои произведения многочисленные гонения от местных духовных властей и находившегося под их влиянием городского правительства, в 1763 году вынужден был отречься от гражданства Женевы. В начале 1770-х годов выходцы из городских средних слоев и низов, так называемая партия «представителей» (поскольку они постоянно отстаивали право граждан делать «представления», видя в том залог «суверенитета народа»), видели в Руссо мученика, символ злоупотреблений олигархического режима и выдвигали требования реформы политической системы. Несомненно, что эта атмосфера повлияла на Лагарпа: в Женеве он усердно изучал книги о природе власти и типах государственного правления, переходя от трудов Руссо к Томасу Гоббсу и Джону Локку.

Впрочем, тяга к изучению государства и права у Лагарпа возникла не только сама по себе, но и потому, что его отец высказался против его занятий чистой наукой, которая не дает гарантий будущего благополучия. В 1772 году вернувшись из Женевы в Ролль, Лагарп должен был сделать выбор относительно будущей карьеры. Как представителю дворянского сословия ему была открыта или военная стезя, или юридическая, то есть служба в суде.

Окончательному выбору способствовал человек, с которым Лагарп впоследствии будет много лет подряд поддерживать самую теплую и искреннюю переписку – Жан Марк Луи Фавр (1733–1793). Выходец из семьи французских гугенотов, переселившихся в Швейцарию (к которой в Женеве принадлежали многие политические деятели и ученые), доктор права, он исполнял должность юридического советника в Ролле, где подружился с отцом Лагарпа. Для юного же Фредерика-Сезара он выступал в роли не только наставника, но и старшего товарища, всячески воодушевляя его на продолжение образования. Фавр сам учился некогда в Тюбингенском университете в Южной Германии и порекомендовал Лагарпу отправиться туда же. При этом Фавр отворил перед юношей сокровища своей огромной личной библиотеки – несколько тысяч томов, которые до сих пор хранятся в Ролле – и давал ценные советы по чтению книг (продолжая присылать их и после, во время университетской учебы Лагарпа, и в первые годы его пребывания в Петербурге). Пока Лагарп жил в Ролле, по крайней мере трижды в неделю он прогуливался вместе с Фавром по тихим окрестным аллеям в беседах о философии, праве и литературе. «Я был резким и пылким, как любой молодой человек. Г-н Фавр давал мне высказаться, спокойно меня выслушивал и вместо того, чтобы обрушить на меня всю тяжесть своей учености, поразить мое юношеское самолюбие прямыми доводами, ограничивался тем, что облекал их в столь приятную и мягкую форму простых рассуждений, а потом переходил к другим предметам, вполне убежденный, что его слова не будут потеряны. Этому замечательному человеку я обязан большей частью того, чем я стал впоследствии, и мой долг – это признать»[65].

Так, говоря словами Лагарпа, «скорее по увлечению, нежели по убеждению», он выбрал для себя юридическую карьеру. Протестантский университет в Тюбингене, процветавший в начале 1770-х годов под просвещенным покровительством герцога Вюртембергского Карла Евгения (родного дяди будущей российской императрицы Марии Федоровны), предоставлял все возможности для основательного изучения юридических наук и благодаря этому притягивал к себе дворянскую элиту не только из Германии, но и из Швейцарии и других соседних областей (здесь даже училось несколько студентов из Российской империи). Во время учебы в Тюбингене Лагарп соединял профессиональную подготовку и собственные научные интересы. Помимо слушания общих лекций он самостоятельно изучал фундаментальные трактаты по естественному праву, написанные немецким философом Самуэлем фон Пуфендорфом и женевским юристом Жаном Жаком Бурламаки, выказывая при этом, насколько последовательно усвоил начала философского рационализма.

«Если право в общем основано на философии, – писал Лагарп Фавру из Тюбингена в августе 1772 года, – то мне также кажется, что многие части сей последней науки еще слишком слабы, гипотезы и системы очередной новой философии не лежат на твердом основании; тогда как могут эти части, вызывающие сомнения и не имеющие четких границ для применения, служить опорой чего бы то ни было? И сколь несовершенной была бы опора, составленная из более чем сотни различных мнений, которых, быть может, никто не разделяет? Поэтому лишь философские истины, извлеченные из опыта, кажутся мне способными носить имя Философии Права; отсюда я вывел необходимость морали и, следовательно, необходимость изучения естественного права».

Не менее прилежно Лагарп изучал здесь и книги по истории: так, он увлекся знаменитым трудом «Причины величия и падения Римской империи» Шарля Луи де Монтескьё. Находил он время и для того, чтобы «развлечься латинской литературой» или обратиться к своим любимым точным наукам, изучая трактат по алгебре Эйлера (опубликованный в Петербурге) и исследования женевского ученого де Люка о состоянии атмосферы.

Увлечение историей привело