Читать книгу "Кто прав? - Фёдор Фёдорович Тютчев"

и больше ничего. В комоде, стоявшем в комнате, кроме белья и кое-какого хламу, тоже ничего не было. Являются теперь два вопроса. Были ли у покойной при себе деньги? Если были и хранились в сундучке или комоде, то, стало быть, они похищены, если же не было, то не было грабежа. Второй вопрос — как убийцы попали в квартиру, откуда они вышли, заперев за собою дверь, ибо после тщательных поисков ключ от входной кухонной двери был найден брошенным под лестницу. Дворник говорит, что накануне он видел на дворе двух, по одежде похожих на странников, и что, кажется, они прошли в квартиру покойной, которая, по его выражению, «особенно была охоча» до всяких божьих людей, ходивших к ней очень часто,— но проходили ли они назад и когда, этого он наверно не знает, так как в это время ходил в участок с «листками». Если предположить, что деньги были украдены, то, очевидно, убийцы хорошо знали как расположение квартиры, так и обычаи хозяйки, настолько хорошо, что, не прибегая ко взлому, воспользовались ключами и прямо взяли то, что искали, не производя обыкновенного в подобных случаях беспорядка, происходящего вследствие поисков неизвестно где спрятанных денег. К розыску таинственных убийц приняты все меры».

Чем я дальше читал, тем мне больше казалось во всем этом что-то знакомое.

«Анастасия Карповна Шубкина,— думал я,— где я слышал это имя? Ба, да ведь это тетка Лопашова, как это я сразу не вспомнил, те, те, те, догулялась, вот тебе и странники, укокошили-таки!» И я вспомнил, как еще недавно Лопашов говорил мне: «Моя тетка рано ли, поздно ли дождется того, что ее ухлопают; как же, живет одна с полоумной кухаркой, весь околодок знает, что у нее деньги в сундуке под кроватью, принимает разных бродяг, оставляет их ночевать, долго ли до греха!» И вот предсказания Лопашова сбылись. «Впрочем, он должен быть доволен,— подумал я,— он ведь единственный наследник, а у старухи, кроме денег, которые не все же она держала под кроватью, дом каменный тысяч в сорок, нигде не заложенный. Заживет теперь наш Лопашов» И я даже позавидовал ему немного.

Однажды, возвращаясь откуда-то домой, я на лестнице столкнулся со старшим дворником.

— Вам, сударь, повестка из окружного суда. Какая повестка?

— Не могим знать, пришла без вас, я расписался, извольте получить.

Я взял повестку, распечатал ее и прочел, что судебный следователь по особенно важным делам, Ашанов, приглашает подпрапорщика, Федора Чуева, завтра, 1-го июня, в камеру свою С.-Петербургского окружного суда, в качестве свидетеля по делу убийства купеческой вдовы Анастасьи Шубкиной.

«Что за чепуха,—подумал я,—каким манером могу я быть свидетелем того, что сам узнал из газеты». Однако, делать нечего, надо было идти. С некоторым замиранием сердца поднялся я на следующее утро по широкой лестнице окружного суда и вступил в узкий длинный коридор, с правой и с левой стороны которого шли двери в камеры судебных следователей. Сторож, указав мне дверь камеры Ашано ва, пошел докладывать, и через минуту я очутился в большой комнате, с полукруглым окном, желтыми шкафами по стенам и лежащими на их полках делами и длинным, покрытым зеленым сукном столом, за которым восседал сам Ашанов и его два писца.

Ашанов, небольшого роста, господин лет за тридцать, далеко не выглядел симпатично. Бледное, худощавое лицо, острый, как клюв хищной птицы, большой нос, украшенный золотым pince-nez[6], большие, серые, холодные глаза, которыми он так и впивался в лицо своего собеседника, и тонкие, цепкие, как щупальца спрута, пальцы костлявых рук невольно производили весьма неприятное впечатление.

Пригласив меня жестом присесть против себя, Ашанов спросил у меня мои имя, фамилию, звание и затем, предупредив, что все, что я покажу, я, в случае требования суда, должен буду подтвердить присягой, приступил к самому допросу.

— Вам знаком отставной поручик N-ского драгунского полка, Иван Иванович Лопашов?

— Знаком.

— Вы, кажется, с ним большие друзья? — и глаза следователя так и впились в меня, словно желая проникнуть насквозь.

— Ну, друзья — это, пожалуй, громко сказано, а что приятели мы с ним были — это правда, часто кутили вместе.

— Мне это известно,— как-то особенно напирая на слово «известно», отрезал следователь и, помолчав с минуту, продолжал: — Если вы были с ним так близки, не рассказывал ли он вам когда о том забавном маскараде, который он проделал раз, одевшись монахом и обманом выменяв у своей тетки, г-жи Шубкиной, сто рублей на кошель, наполненный всякою дрянью. Наверно, рассказывал?

— Нет, такой вещи я от него не слыхал никогда,—заперся я, не желая подводить своего приятеля.

— Не слышали,— саркастически прищурился г-н Ашанов,— будто бы, припомните-ка хорошенько. Может, вы забыли.

— Решительно не знаю, о чем вы говорите,— пожал я плечами.

— Так-с,— протянул следователь,— ну-с, а г-на Черногривова вы знаете.

— Знаю.

— С ним вы тоже, кажется, иногда покучивали в компании с господами Лопашовым и Разсухиным.

— Кутил, так что же из этого?

— Ничего особенного, дело в том, что этот самый г-н Черногривов здесь же дал мне следующее показание, извольте прослушать.

Говоря это, Ашанов медленно вытащил из кучи лежащих перед ним бумаг какой-то мелкоисписанный лист и, пробежав его глазами, стал читать из середины, покачиваясь слегка и особенно напирая на некоторые слова:

«...тогда же г-н Лопашов рассказал нам о том, как он, одевшись монахом, обманул свою тетку, г-жу Шубкину. Дело было так (тут следовал уже известный читателю рассказ про похождения Лопашова). При этом разговоре были: г-н Разсухин и г-н Чуев. Последнего я особенно помню, потому что после того мы поехали с ним к одной знакомой женщине, у которой провели весь вечер, и только поздно ночью отправились домой, причем г-н Чуев меня подвез до самой моей квартиры и затем поехал к себе».

— Видите, а вы говорите, что не знаете ничего,—ехидно заметил следователь,— оказывается, г-н Лопашов при вас рассказывал.

— Не знаю, может быть, я только что-то этого не помню, может, я очень пьян был да забыл.

— Может быть, только я бы вас попросил как-нибудь возбудить свою память, потому что должен предупредить вас: убийство г-жи Шубкиной весьма еще темное дело, и подозреваются многие такие, что и сами, может быть, не подозревают, что они в подозрении. Извините меня за этот каламбур,— и он неприятно усмехнулся. Несколько минут длилось молчание. Следователь рылся в бумагах, а я сидел в кресле против него