Читать книгу "Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко"

гордимся, что вы теперь в состоянии нам отвечать.

Он медленно и с запинками повторяет эту же фразу по-русски.

Я отчаянно хочу, чтобы им передалось сжигающее меня бешенство:

— Я не понимаю по-русски. Я — американец. Говорите со мной, чёрт побери, по-английски! Я — американский военный лётчик. Я капитан Военно-Воздушных Сил Соединённых Штатов Америки. Меня зовут Майкл Уоллоу. Я категорически требую, чтобы со мной обращались как с военнопленным!

Женщина наклоняется ко мне, я замечаю её движение стороной немигающих сторожких глаз и избегаю прямого взгляда в её сторону, не могу смотреть на пугающую меня японскую женщину.

Боюсь вновь заорать и, сцепив зубы, молчу. Моё тело бьёт непроизвольная и непрестанная нервная дрожь. Я чувствую, как моим внутренним напряжением из внешнего угла левого глаза у меня выдавливается едкая слезинка и очень медленно начинает скользить вниз, к мочке уха, цепляясь за щетинистые волоски на давным-давно небритой щеке.

Японка негромко и медленно, с горловыми переливами, словно воркуя в звуках «л», с затруднением, и хорошо, что без приторности, но с гнетущей меня настойчивостью в голосе говорит по-русски:

— Мы работаем с вами уже… очень давно, гос-подин мэй-джёр Гус-тов. Гос-подин Бо-рис… Это так? Вас зовут Борис? Это неу-кос-нитерь-ри-но вер-но?

— «Да тьфу ты, чёрт бы тебя побрал! — Во мне вновь вскипает бешенство — реакция на её осторожные, вкрадчивые слова. — Только тебя мне ещё неукоснительно и не хватало!»

— Я американский военный лётчик капитан Майкл Уоллоу, — сотрясаясь в самопроизвольной дрожи, похожей на похмельную, повторяю заведённо-автоматическим, неживым, незнакомым, каким угодно, но только не своим голосом. Руки бессильны, я не могу их поднять, чтобы стереть щекочущую меня слезинку. А эти изверги в халатах мою слезу не замечают.

— Мы добива-рлись этого… сорок девять де-ней, — медленно и негромко сообщает невесть кому госпожа Одо (мне, я думаю, в последнюю очередь, — ведь непохоже, что она оправдывается передо мной, а в её интонациях явно звучит как будто бы извинение за возможно причиняемое беспокойство), Одо-сан, эта «уважаемая» японцами молодая, неправдоподобно красивая и, вероятнее всего, беспредельно жестокая женщина в сером халате распевно-гортанным голосом лесной горлицы, которая своим слабым птичьим горлышком не в силах преодолеть звукосочетаний из двух согласных. — Мы основатерь-ри-но надея-рлись, что наши обе-…щие… м-м-э-э-э… об… — щие уси-рлия (вот именно: с видимым усилием она произносит свои слова по-русски, и это она невольно подсказала мне вдруг позабытое — «с усилием») не пропадут и не станут отсу-то..-со-то… — сто-во-вать на…на-па-раса-но. Вы теперь уже по-ни-мае-те меня правирь-ри-но, господин Борис?

Окончания русских слов на «-но» получаются у нее отдельно и все утвердительные русские фразы звучат с какой-то полувопросительной интонацией: «… сорок девять де-ней?», «… на-па-раса-но?».

«Напрасно!..», — мелькает в моём бедном встревоженном уме. Напрасны её усилия, потому что я не хочу смотреть ей в лицо. Ненавижу её. И втайне опасаюсь. Что-то опасное для меня она со мной уже проделывала, чую всеми моими наличными фибрами. Она, наконец, заметила мешающую слезу и всё-таки промокнула мне глаз и щеку салфеткой. Лучше бы это сделал тот второй, моложавый, а не эта…

— На сегоде-ня с вас достаточи-но, — она высказывает мне это своё то ли предположение, то ли убеждение по-русски с сильным японским акцентом и снова с полувопросительной интонацией, как будто говоря эту гадость мне, посомневалась-таки, впрямь ли, вправду ли с меня на сегодня «достаточи-но» и не добавить ли мне на всякий случай ещё (чего, какой действенной встряски или трёпки?), — вы ве-сё ещё очень и че-рез-мер-но с-рлабы. О, пожа-рлуйста, потер-пите нем-ного. И еще, пожа-рлуйста, ни о чём не бе-со… — покой-тесь. Это не…оправа-дана-но и недопуси-тимо. Бе-со… — покой-со-то-во, мы по-рлагаем, вам пов… — редит, — с запинками, но внутренне всё-таки убеждённо говорит мне Одо-сан и затем повторяет сказанное по-английски — очень чисто и правильно, точно, тонко.

«Да неужто ж ей русский труднее английского? В английском ведь тоже полно сдвоенных и строенных согласных: Лондон, Темза, Вестминстер».

И с изменённой, показавшейся мне не диковинно-экзотической, не птичьей, а более человеческой и участливой интонацией, старательно, по-женски мягко и почти правильно она добавляет по-русски:

— Я очень, очень рада за вас.

Она быстро, негромко и властно говорит что-то своим спутникам по-японски. Кажется, мне делают укол в руку. Не успеваю понять, почему не чувствую ни положения, ни самого наличия у меня рук… В рваных, путаных мыслях возникает беззвучная, бесконечно долгая пауза.

Я снова проваливаюсь в тьму беспамятства.

2.1. Борис находит автора

— Кто ты? — Спрашиваю негромко, когда понимаю, что и тот или то неизвестное, что находится в тишине и непроглядной темноте рядом с мной, тоже знает, что я ощущаю его присутствие. Я чувствую его уже много дней, точнее, вечерами, когда никуда не надо торопиться из дому. Иногда ощущаю рядом с собой и по утрам, когда проснусь и, не торопясь подняться, считанные минуты нежусь в постели — позволяю себе только в выходные. Да что минуты? О эти наидрагоценнейшие несколько утренних секунд, когда пробуждающийся организм ещё не отошёл ото сна, и не захлопнулся беззвучно, но вполне ощутимо, скрытый где-то очень глубоко внутри человеческой личности невидимый люк в подсознание!

Ощущаю рядом с собой что-то несомненно живое и неизвестное. «В чём дело-то?» Спрашиваю негромко и не вслух, а мысленно (вы вдумайтесь, вдумайтесь — мысленно негромко!):

— Кто ты? Кто? Представься.

— Пожалуйста, не открывай глаз. Внутренне расслабься. Не отвлекайся на постороннее. Так тебе легче будет воспринимать меня. Меня зовут Борис.

Мне кажется, его обращения ко мне я воспринимаю, как собственные мысли, а чтобы о них поведать, эти интуитивные ощущения и образы необходимо переводить в слова, которых «прямо под рукой» для описания редкостных явлений не хватает. Кто, что такое — этот «Борис»?

— Я — Борис Кириллович Густов. Не считай меня мёртвым, пойми, это будет неправильно, это — совсем другое. Я обращаюсь к тебе из иного рукава времени. Можешь считать, возможного или чуть-чуть из будущего…

— А я не люблю, знаешь ли, фантастики, — прерываю бесцеремонно, потому что так оно и есть, сильно поднадоела, много неоправдавшейся чепухи. Обращаюсь к нему словами мысленно. Наверняка, он меня понимает. Пусть знает тогда, что на фантастику — точнее, на бесплодные фантазии — свободного личного времени у меня не находится. Для игр время найти, конечно, можно. Уточню: для деловых игр. В конце концов, как посмотреть, и бизнес — игра, но на реальные деньги.

— Это не фантастика. — Он продолжает настаивать, хотя по-прежнему без эмоций:

— Если ты будешь придумывать свои вопросы и задавать их мне, впустую уйдет много