Читать книгу "Роман Нелюбовича - Олег Велесов"

Я умылся, съел бутерброд, сунул в пакет рабочую одежду. Солнце на улице улыбнулось, и настроение повысилось, не сильно, но достаточно, чтобы успеть дойти до остановки. Там меня уже встречал Аркашка с плотницким сундучком: топор, пила, молоток, гвозди — и ничего из последних достижений науки.

— Я думал, ты какой-нибудь механический инструмент возьмёшь, — хмыкнул я, — шуруповёрт к примеру.

— Зачем шуруповёрт? — не понял Аркашка. — Отвёртка же есть.

Действительно, чего это я? Какой шуруповёрт? Мы же в двадцать первом веке живём, вручную всё делать можем, нам прогресс по боку.

— Ладно, — отмахнулся я, — забыли.

Подошёл автобус. Людей на остановке было немного, поэтому мы вошли спокойно, не толкаясь, и сели на заднее сиденье. За окном поплыл бодрый пейзаж проснувшегося города. В таких местах как Пужаны народ встаёт рано, потому что ложится тоже рано, и пусть день сегодня выходной, привычки никуда не деваются. Я смотрел на дома, на яркие рекламные вывески, на коз, пасущихся у дороги, и всё это мне казалось забавным — забавные козы, забавные дома, забавная реклама. Только люди в автобусе казались озабоченными.

Потом город кончился. Вместо домов за окном появились деревья: сосны, берёзки, маленькие ёлочки, тонкие рябинки — красиво. Рябинки радовали особо, потому что они действительно были тонкие, как в песне, но не склонялись, а легонько шевелили своими листами, будто махали мне рукой: доброе утро. Я коротко кивал, отвечая: и вам того же. Дважды появлялись широкие просеки, которые тянулись далеко, до самого горизонта и я не понимал, зачем они здесь нужны.

Мы ехали минут двадцать. Дорога вильнула, сделала полукруг и автобус остановился. Выйдя на улицу, я увидел длинный ряд домов, точно таких, какие мы только что оставили позади. Ну и чем Проскурино отличается от Пужан? Ну разве что рекламных щитов нет, но дай время, они и сюда доберутся.

Аркашка повёл меня не по улице, а вывел на задворки. Интересно смотреть на крестьянские усадьбы со спины: тёмные от времени и непогоды глухие бревенчатые стены дворов, стожки сена, картофельники, иногда просто заросшая бурьяном земля. Чуть поодаль небольшое коровье стадо и мужичок с кнутом, рассматривающий нас как некую экскурсию. Мелкая собачонка начала гавкать, коровы повернули головы в нашу сторону, а мужичок наоборот отвернулся, потеряв к нам интерес. Вот и пойми их всех.

Мы остановились. Аркашка покрутил головой, выбирая направление, и кивнул: сюда. По узкой тропинке, протоптанной меж картофельных гребней, мы вышли к хозяйскому подворью. Первое, что бросилось в глаза, скособоченная банька с заколоченным фанерой окошком. На ум пришла моя домушка, когда я впервые её увидел. Далее у двора с просевшей крышей широкая поленница и куча навоза, возле которой стоял гусь. Мне стало смешно. Менее всего ожидал я увидеть такую картину, как гусь на фоне кучи навоза.

— Ой, Аркадий, ты что ль? — со двора навстречу к нам шла бабка. — А с тобой кто? Не вижу отсюдова…

Бабка походила на большую сдобную плюшку, только сахарной присыпки не хватало. Зато был платок, чёрный рабочий халат и валенки. Валенки меня удивили более всего, они смотрелись на бабушке как лыжи на фигуристе — большие и совершенно нелепые. Как вообще можно ходить летом в жару в валенках — не понимаю, но бабушка ходила, к тому, же ходила шустро и без стеснения.

— Здравствуй, баб Кать. Это друг мой, Роман. Мы вместе работаем.

— А, вона как. Ну, проходьте в избу, чайник только вскипятила.

Аркашка повернулся ко мне.

— Чайку попьём и приступим.

— А сразу приступить нельзя?

Аркашка замялся.

— Не принято так. Надо сначала чаю попить.

Ах да, конечно, мы же в деревне, а в деревне всё как в сказке: напоить, накормить, в баньке попарить, спать уложить и лишь потом всё остальное.

Внутри изба оказалась чистой, ухоженной и старомодной. По стенам висели самодельные полки, выкрашенные в ужасный синий цвет; стол застелен клеёнчатой скатертью, по краям ободранной; такие же ужасные и старые табуретки; половички, печка… Чайник. Чайник был электрический, новый и я усмехнулся: ну хоть что-то из реальной жизни.

— Садись, Аркадий, и ты, сынок, не ведаю, как звать, уж прости, тоже садись.

— Я ж говорил, баб Кать, Романом его зовут.

— Да по мне хоть Иваном, — отмахнулась бабка, подвигая к нам сахарницу с кусковым сахаром. — Вот чаю пейте, поди в горле усохло всё.

— Да что ты, баб Кать, мы ж на автобусе, — наливая в чашку кипятку, сказал Аркашка. — Коли тут усохнет?

— Ну, вам виднее.

Я присмотрелся к сахару: плотные крепкие кубики, зубами не раскусить. Как такой в чашку накладывать? И даже не поймёшь сразу сколько надо. Может вприглядку, как в старых книжках? Или вприкуску? Аркашка просто обмакивал его в кипяток и обсасывал, изредка прикладываясь к чашке. Я тоже так попробовал, но результат оказался плачевным — я обжог губы и дёсны, а удовольствия не получил.

Видя мою неспособность к деревенскому чаепитию, бабка подала мне некое подобие кусачек.

— Ты щипчиками его, сынок. На кусочки его поколи, так сподручней будет.

Я отказался. Хватит, напился я вашего чаю.

Закончив с формальностями, мы вышли на улицу. Бабка показала фронт работы. В общем-то, задача оказалась не сложная — поправить рухнувший забор. Дел часа на три одному, Аркашка и без меня бы справился, но, поди ж ты, позвал. Ладно, начнём. Мы выкопали ямы под новые столбы, после чего я принялся разбирать старый забор, а Аркашка растопил в ведре несколько кусков гудрона и аккуратно промазал нижние части столбов, чтоб не гнили на выходе из земли.

Солнце сегодня пекло по-особенному сильно; я снял футболку и накинул её на голову. Плечи обгорят — не страшно, а вот голову напечёт — ничего хорошего не получится. Аркашка, несмотря на жару, работал в пиджаке и в кепке. Такие раньше носили таксисты, огромная как аэропорт. Не знаю, спасала она от жары или нет, но от солнечного света закрывала точно.

— Перекурим, — сказал Аркашка.

Он достал из кармана пиджака пачку «Беломорканала» — я уж и забыл, что такой существует — прикурил от спички и присел на корточки, вытянув перед собой руки. Мимо по дороге прошелестела босыми пятками стайка ребятишек загорелых до черноты, наверное, шли купаться.

— Мы тоже вот так ходили, — кивнул на них Аркашка.

Я промолчал. И мы так ходили, но вспоминать об этом не хотелось, вообще думать ни о чём не хотелось. Я присел на траву, закрыл глаза. Тёплый ветерок шевельнул волосы, потрогал щёки, обнял за плечи. Его прикосновения были приятными и ласковыми словно мамины руки… Надо же какая патетика, даже сердце ёкнуло. Вроде бы никогда за мной такого не замечалось, осталось расплакаться, уронить скупую мужскую слезу — и совсем тогда… совсем…

— …с разбегу. Водичка тёплая. Ляжешь на отмели, волны перетекают через тебя, щекотют.