Читать книгу "Убить некроманта - Максим Далин"

Почти до рассвета. Всегда — при свечах.

Беатриса разглядывала меня так жадно, будто хотела съесть глазами. Втянуть в себя. Рубец от вырезанной стрелы, разные лопатки, шрамы на руках — облизывала взглядом, прикосновениями и языком… В жизни на меня никто так не смотрел. Я её не понимал, а она не объясняла.

Мы не разговаривали.

Я догадался только, что дело не в короне на моей голове. Мне хотелось бы спросить у неё, почему она тогда так ведёт себя, чем я сподобился, если не этим, но у меня всё время был занят рот — её губами, её грудью, её пальчиками. Спросить не выходило. У меня не выходило даже спросить её, почему я не могу оставить её при себе. Почему она уходит перед рассветом.

Почему, прах побери, я не могу оставить при себе женщину, которую взял себе?!

Но, несмотря на всю эту тёплую истому, я никогда не засыпал при Беатрисе. Дар мне не давал, горел во мне, как сигнальный костёр: я в сон, как в яму, проваливался, когда она уходила, но при ней заснуть не мог. И потом, днём, думал: почему так?

Какая часть меня её не принимает? И чем она не нравится Дару? Он легче принял даже Розамунду!

Меня беспокоило ощущение, что я теряю силы. Но я не мог от этого отказаться, как пьяница от кубка.

По-моему, тут ничего общего с любовью. Это что-то среднее между опьянением, безумием и вампирским зовом.

Хотя вампиры казались чем-то чище. Или просто — смерть чище похоти?

Это длилось около месяца. Я запустил дела. У меня не осталось ни сил, ни желания возиться с государственной тягомотиной. Я обленился — или заболел, не знаю.

Бернард порывался разговаривать со мной о делах и семействе Беатрисы, но я его останавливал. Мне не хотелось, не хотелось ничего слышать. Оскар почти не появлялся у меня, я чуть ли не забыл его, а появившись, он сказал:

— Покорнейше прошу простить меня, мой прекрасный государь, я — бесцеремонная нежить, сующая нос в дела живых, что достойно всяческого порицания… Но если бы я не был уверен, что ваша очаровательная возлюбленная — смертная женщина, я бы осмелился предположить, что она — суккуб.

Беатриса — мертвец, питающийся похотью? Тварь, не менее, на мой взгляд, гадкая, чем упырь. Я не брал таких на службу.

— Это глупости, Оскар, — сказал я в ответ. — Она — живая. Я ручаюсь.

— Тогда, если бы меня не терзал страх оскорбить вас, дорогой государь, — сказал он, — я крамольно предположил бы, что существуют живые суккубы.

И я чуть не рявкнул на Оскара. На своего товарища, наставника, советника — из-за этой одержимости. Хорошо, что удержался. Но Оскар понял и ушёл. Он долго не навещал меня.

А я днём думал о ночи… Не знаю, к чему бы это пришло в конце концов, но, похоже, Дар меня спас. Или не Дар. Но опьянение пошло на убыль.

А может, я насытился Беатрисой. Во всяком случае, я почувствовал себя в силах разговаривать. И, как мне показалось, Беатриса тоже.

— Нам не мешало бы узнать друг друга получше, государь, — сказала она в одну прекрасную ночь.

— Не мешало бы, — говорю.

Она лизнула меня в щёку — длинно, очень по-человечески — и посмотрела на меня втягивающим взглядом. Помолчала, будто не решалась. И спросила:

— Ты правда спал с юношей, Дольф?

— Да, — говорю.

Какой смысл отрицать? С батюшкиной подачи все придворные только об этом и болтали. У неё глаза загорелись.

— И каково это? — спрашивает. И облизывает губы по своему обыкновению. — Расскажи, государь!

— Нет, — говорю.

На секунду она пришла в ярость. На секунду. Но взяла себя в руки. И капризно спросила:

— Тебе жаль доставить мне удовольствие?

Тогда я сел. И она села и закрылась одеялом. И лицо у неё изменилось. Дар снова начал меня жечь, да так, что мне стало почти страшно. А она сказала:

— А ты любишь мёртвых, потому что твоего любовника убили у тебя на глазах? Да? Теперь мёртвые женщины лучше живых, Дольф?

И тут мне стало холодно. Дико холодно. Грел только Дар. Я ещё попытался сделать вид, что ничего не понимаю, но я уже понял. Я хотел солгать себе. Чтобы не лишиться её.

— Мёртвые женщины, — говорю, — очень хороши для переноски тяжестей. А ты слишком прислушиваешься к сплетням.

Она усмехнулась. Потянулась. Сказала:

— Можно тебя попросить… кое о чём?

— Попросить можно, — говорю.

— Подними девицу.

— Ни к чему, — говорю.

Беатриса посмотрела зло. Сказала с нажимом:

— Подними. Дольф, ты можешь сделать что-нибудь для меня? Я хочу посмотреть. Что такого — я просто хочу… посмотреть… Тебе же всё равно… Я хотела узнать: мёртвые не стыдятся? — и не выдержала, снова облизала губы.

И глаза у неё горели обычным огоньком предвкушения. Она поняла, что я не рвусь ей обещать, и улыбнулась плотоядно, как ласка.

— А, — говорит, — Дольф, ах, какие же они все идиоты. Гвардейцы, конечно. Ты же любишь и мужчин, верно? Это ещё интереснее… возьми того, у двери?

Вот в этот момент я понял уже окончательно, сколько я заплатил Той Самой Стороне за последнее время. Не меньше, чем обычно. А может быть, и больше.

Дар внутри меня поднялся, как стена огня. Я едва успел отвернуться. И сказал:

— Беатриса, если хочешь жить, уходи. Чем быстрее, тем лучше.

Наверное, это прозвучало достаточно серьёзно. Потому что она собралась вдесятеро быстрее, чем обычно. И убегая, ещё успела обернуться и шепнуть:

— Ты это вспомнишь, Дольф.

Помню, бархатная ночь была. Август. Светлячки летали в этом синем, чёрном, бархатном — тёплые звёздочки. И луна сошла на три четверти. И из окна пахло сеном.

Клевером и сеном…

И остаток этой бархатной ночи стал для меня такой длинной изощрённой пыткой…

Я сидел на постели нагишом; свечи горели, и я видел своё отражение в зеркале, в том самом, через которое ко мне Оскар приходил, если хотел разбудить среди ночи. При свечах почти все люди кажутся красивыми — кроме меня. Я смотрел на себя, и этот двойник казался мне отвратительнее, чем обычно, и именно потому, что…

И никого не было. Ни одной живой души вокруг не было, ни одного мёртвого с душой… Мне невероятно хотелось позвать Оскара, сердечного друга, и надрезать для него запястье, но я же не мог ему в глаза смотреть со стыда. И от дикой тоски я окликнул Бернарда.

И когда он вышел из стены, я сказал, что хочу услышать всё. Бернард не обидчив, он обрадовался.

— Не так чтобы уж очень-то и много, драгоценный государь, — говорит. — А только не мешает вам знать, что у ней, у Беатрисы, жених готовый — барон Квентин. И помолвка у них уж справлена, аккурат на Симеона-Лучника. То есть вы, ваше прекрасное величество, до помолвки как раз с неделю с нею уж забавлялись. А свадьбица у них, стало быть, на Антония-Схимника назначена.