Читать книгу "Переплетения - Зигмунт Милошевский"

– А тот не был подходящим?

– Нет. Я хотел оставить его на конец. Еще есть вопросы?

Вопросов не было.

Рудский: – Хорошо. Теперь заменим родителей пана Хенрика стульями (отводит Ярчик и Каима в сторону, на их места ставит два стула), a пан Хенрик расставит свою нынешнюю семью. Пани Барбара будет вашей женой, пан Каим – сыном, пани Ханя – дочерью.

Хенрик: – Но моя дочь…

Рудский: – Прошу расставить.

Теляк расставляет семью, затем возвращается на свое место. Теперь это выглядит так: справа и немного позади Теляка стоят два стула – его родители. С левой стороны, на расстоянии нескольких шагов, впереди – Ярчик (жена), глядя на Телята. За ней стоят рядом Квятковская и Каим. Оба смотрят на стулья. Теляк не глядит ни на кого.

Рудский: – О’кей, значит, так это выглядит. Пан Хенрик?

Теляк: – Чувствую себя мерзко. Виноват. У меня в глазах темнеет. Можно мне сесть?

Рудский: – Конечно. Прошу сесть на пол и отдыхать.

Теляк садится, прикрывает рот руками, тяжело дышит, смотрит в одну точку.

Ярчик: – Я довольна, когда ему плохо.

Рудский: – А дети?

Каим: – Я счастлив, что моя сестра стоит рядом.

Квятковская: – Я бы хотела пойти к бабушке с дедушкой. Я вижу их лучше всего. Отца не вижу вообще, мама его заслоняет.

Каим: – Я тоже хочу к ним. Вместе с сестрой.

Терапевт в очередной раз останавливает запись.

– Вы понимаете, что теперь происходит? – спросил он Шацкого.

– Теляк одинок. Жены нет рядом, она даже детям не позволяет его видеть. Мне жаль его.

– Прошу обратить внимание на то, что говорят дети. Они хотят быть вместе и пойти к бабушке с дедушкой. А что это значит?

– Они хотят умереть.

– Вот именно.

– А почему?

– Из любви. Из любви к отцу. Он нарушил систему, уйдя из дома и не попрощавшись с родителями, не исправил этого – не проявил к ним должного почтения. Принцип такой, что кто-нибудь в системе должен взять на себя его искупление, чаще всего ребенок, который входит в систему как новичок. Прошу понять: то, что осталось не разрешенным, не исчезает само по себе, а входит в систему. Вина и зло остаются, они все время в наличии и всеми ощущаются. Ребенок, входя в систему, берет на себя тяжесть восстановления равновесия, поскольку перенимает вину, страх и злость. Понятно?

– Вроде Люка Скайуокера в «Зведных войнах»?

– Простите, не понял.

– Прошу прощения, глупая шутка. Кажется, я начинаю понимать.

– Ну, так смотрите дальше.

Рудский выводит Квятковскую и Каима из-за спины Ярчик. Теперь все трое стоят рядом, глядя на Телята.

Ярчик (трясется, еле выговаривает слова): – Я не хочу, чтобы мои дети здесь стояли. Не хочу, чтобы они шли к родителям мужа. Мне было легче, когда они стояли за мной.

Квятковская: – Я рада увидеть папу и его родителей. Я их очень люблю. Особенно папу. Я вижу, что ему грустно, и хотела бы ему помочь.

Каим: – Да, я согласен с сестрой, но чувствую слабость. У меня болит сердце, и я страшно дрожу.

Квятковская: – Могу ли я подойти к родителям? Я чувствую почти физически их притяжение.

Рудский: – Хорошо, но только на два шага.

Сияющая Квятковская идет в сторону стульев. Ярчик при виде этого начинает плакать. Каим, бледный как мел, массирует себе грудную кость.

Теперь уже Шацкий взял монитор и остановил запись. На экране застыла гримаса боли Каима и невидящие, буравящие стену глаза Теляка.

– Как возможно, чтобы у Каима болело сердце? – спросил он. – Я понимаю: он знает, что у сына Теляка больное сердце, но все же…

– Трудный вопрос. Существует теория морфогенетических полей, которую используют для объяснения терапии Хеллингера. Согласно ей, то, какими мы являемся, зависит не только от генов, но и от электромагнитных полей.

Хеллингер учит, что наша душа резонирует со всем, что случилось в семье, у нее есть связь и с живыми, и с мертвыми. Во время расстановки посторонний человек может войти в этот резонанс.

– И вы верите в это?

Рудский сделал неопределенный жест, как бы говоря, что готов согласиться с теорией за отсутствием иных.

– Для меня это не имеет значения. Важно, работает или нет. Я не знаю, как устроен компьютер, но польза от него для меня большая.

– А сын Теляка заболел после самоубийства сестры? – спросил Шацкий.

– Да, тогда у Бартека обнаружился порок сердца. Болезнь – всегда признак нарушения порядка. Главная ее динамика – «лучше я, чем ты». Мы решаемся на страдание, чтобы помочь другому члену семьи. Только возвращение к порядку и равновесию позволяет вылечить болезнь.

– У Бартека стало больше шансов на выздоровление после гибели отца?

Рудский закашлялся. Жестом попросив прощения, он вышел на кухню и громко там высморкался.

– Пан прокурор, – сказал он оттуда. – Я бы не раздумывал так долго над ответом, если бы не ваша профессия и не цель вашего визита. Вы меня понимаете?

Шацкий встал, взял свою кружку и попросил дать ему что-нибудь попить.

– И каков же ответ? – он налил в кружку немного негазированной наленчувки[39], которую подал хозяин.

– Не знаю. Может, и да. Но только может. А вероятно, его состояние ухудшится. Понимаете, пан Теляк не покинул нас в покое, завершив ранее все свои дела. Я думаю, что состояние Бартека улучшилось бы после завершения расстановки. Изменения происходят в поле, которое после сеанса начинает по-другому резонировать. Поэтому изменения замечаются и у особ, не принимавших участие в расстановке и даже ничего не знающих о ней.

Мужчины вернулись на диван и снова включили запись.

Рудский: – Пан Хенрик, прошу встать.

Теляк встает с видимым усилием. Ярчик плачет все громче.

Рудский (Квятковской): — Почему вы хотите пойти к дедушке с бабушкой?

Квятковская: – Хочу помочь папе.

Теляк (уничтоженный): — Нет, это невозможно, я не хочу этого слышать.

Каим: – Я очень хочу к сестре и дедушке с бабушкой. Мне больно. Я бы хотел, чтобы не болело. И чтобы папе было легче.

Ярчик: – Это невыносимо. Я хочу, чтобы он отсюда ушел (показывает на Теляка). – Я его не люблю, совсем не люблю, он чужой и отвратительный. Хочу, чтобы все успокоилось. Чтобы он ушел. Он, а не дети.

Теляк: – Но ведь я не… (его голос срывается, он не в состоянии говорить).