Читать книгу "О влиянии Дэвида Боуи на судьбы юных созданий - Жан-Мишель Генассия"

– Вот дерьмо! – пробормотала Стелла.

Не знаю, имела ли она в виду мать или ту ситуацию, в которой оказались они обе из-за этой безумной ссоры. Чуть позже она ушла, не добавив больше ни слова. Пора было отправляться в «Беретик». Я позвонил ей сказать, что, если она не хочет, чтобы я работал сегодня или в другие вечера, то пусть сама решает.

– Ты ведь не бросишь меня, и ты тоже. Приходи, и поторапливайся, тут полно народа.

За весь вечер мы ни разу не заговорили друг с другом и в молчании вместе вернулись домой. Было уже за полночь, когда мы открыли дверь. Лены не было. Мы пошли спать, и каждый ждал в темноте, задаваясь вопросом, вернется ли она вообще. А потом нас сморил сон.

На следующее утро я увидел, как появилась Стелла, у нее было осунувшееся лицо. Она приложила палец к губам: шуметь не следовало.

Я облегченно выдохнул.

Жизнь пошла дальше, как будто ничего не случилось.

Каждый со своей стороны делал вид, что забыл все те ужасные вещи, которые прозвучали в тот вечер. Через несколько дней мы об этом уже не думали. Ну, по крайней мере, я не думал. Но атмосфера была тягостная, и прошел как минимум месяц, прежде чем все стало как раньше. Хотя мою проблему это не решало. Марк постоянно спрашивал, когда мать зайдет подписать контракт, я выдумывал, что она уехала за границу, вернулась, опять уехала, у нее куча салонов повсюду и нет ни минуты времени. Я предложил, что отнесу ей контракт на подпись.

– Как глупо, мне бы так хотелось с ней познакомиться.

– Ей тоже. В другой раз.

Я забрал трудовой контракт. Подпись матери мне была хорошо знакома – бесформенные каракули, – я потренировался раз десять и подписал контракт вместо нее. Марк ничего не заметил. Ни Стелла, ни Лена об этом больше не заговаривали. Прошло около шести месяцев, прежде чем Стелла озаботилась поинтересоваться, чем я занимаюсь целыми днями. Моя карьера тайного клиента стартовала в обстановке всеобщего безразличия. Но разве не в этом заключается основа и сама суть такого рода деятельности: чтобы никто ничего не заподозрил?

Я спрашивал себя, рассказал ли Алекс родителям о своем влечении ко мне и не этим ли объясняется благосклонность его отца. Он поклялся, что ничего не говорил. Между нами ничего не было, и я остался при своих убеждениях, а он был сдержан и деликатен, но при любом случае, например если я отпускал какое-то замечание или разглядывал девушку на улице, он бросал на меня мрачный взгляд, напоминая о своей страсти, и повторял, что ждет, пока я решусь и стану его первой и единственной любовью в жизни.

* * *

Я так и не уловил в точности момент, когда мы отказались от того, что составляло самобытность нашего ресторана, променяв ее на тривиальность, но довольно быстро стало понятно, что наш мир постепенно исчезает. Эта перемена совпала с периодом, когда гамбургеры с жирной картошкой фри и всякие их разновидности появились в нашем меню и стали преподноситься как оригинальные и изысканные блюда авторской кухни.

Кажется, я был единственным, кто не считал это гениальным.

– Ну же, Поль, надо развиваться и двигаться в ногу со временем, – сказала Стелла, – иначе мы пойдем ко дну даже раньше, чем успеем это осознать, потому что мы не одни на рынке, и кстати, ты не мог бы сыграть что-нибудь повеселее?

– Но это Мишель Сарду[39].

Началось это с прощальных девичников («девичник» в данном случае просто устоявшееся выражение, не имеющее никакого отношения к возрасту посетительниц), когда они собираются подписать партнерский контракт или пожениться, – у нас они проводятся как минимум раз в неделю, а в хорошие времена и чаще. А раз уж Стелла всячески подчеркивает свою толерантность, а также обладает деловой хваткой и чуть ли не монополией на клиентуру из пилотов, стюардов и стюардесс «Эр Франс», она проводит и мальчишники, что служит поводом для щедро орошенных вечеринок, с пьянкой по-польски и выкриками по-тевтонски, где никто не считает бутылок (кроме Стеллы), а некоторые дамы ошибочно принимают себя за Риту фон Бада Бум[40], мужики – за «Chippendales»[41], только уровнем пониже. Услуги такого рода губительны для репутации «Беретика», для его уютной приглушенной атмосферы, хотя, должен признать, окупаются они отлично, что в наше время, когда мелкое предпринимательство находится под угрозой со стороны ужасных садистских конкурентов международного масштаба – цитата из Стеллы, – от этого никуда не денешься, если хочешь прокрутиться, и ты прекратишь действовать нам на нервы своим унылым видом и постоянно играть «Comme d'habitude».

Эти маленькие предсвадебные вечеринки все еще сохраняли добродушный, почти традиционный дух, мы еще не достигли дна. Я играл «Strangers in the Night»[42], тот кусок, который я особенно любил, тонкую, почти меланхоличную композицию, когда услышал шум гнусавых мужских голосов. Первой моей мыслью было, что они совсем распустились на кухне, но я тут же одернул себя: что за глупость, здесь работают только женщины. Я прислушался, и сомнений не осталось: кто-то в зале слушал трансляцию футбольного матча по радио. И, должен признаться, я ушам своим не поверил.

«Манданда наносит длинный, очень длинный удар от ворот, Лусио на приеме ошибается, Брандао обходит Самуэля, и… и… он бьет! Гоооол! На последней минуууууте: это феноменально, чудовищно, грандиозно, это исторический момент, это колоссааально! Арбитр дает свисток к окончанию матча! Этот костолом Брандао выводит „Олимпик Марсель“ в четвертьфинал Лиги чемпионов! Какой коучинг Дешама!»

Внезапно словно цунами проносится, столы дрожат, нас захлестывает волна ликования и криков радости, ужинавшие дамы дружно повскакивали, они обнимаются и целуются в приступе буйного энтузиазма. Размахивая руками, они приплясывают, прыгают и машут кулаками. Я прекратил играть – какой смысл? Коллективная истерия завладела залом, бесконечно повторяется «Мы выиграли!». Кажется они вне себя от счастья, как если бы получили чудесное известие, касающееся их лично. Стелла и официантки обнимают посетительниц. Один я в недоумении. Меня просят сыграть «I Will Survive»[43], я строю из себя идиота, который не знает мелодии, им это не мешает спеть, или, вернее, загубить ее без всякой музыки.

Каждому свои радости.

На следующей неделе были установлены два больших телеэкрана для домашнего кинозала, один между двух окон, позади меня, вместо картины Хоппера, а другой повыше, на панели рядом с баром. Я не сразу понял, для чего они нужны, тем более что весь вечер их не включали и никто не обращал на них внимания. Зато два дня спустя можно было увидеть трансляцию матчей Лиги чемпионов. Я играл до без пяти девять, потом Стелла врубила оба телевизора, попросила меня остановиться, и мне пришлось уйти на технический перерыв. Я был убежден, что в этом исключительно женском обществе поднимется шум протестов против телевизионного вторжения в мирный покой ужина, а некоторые проявят свое недовольство, встав и покинув заведение. Получилось прямо обратное. Никогда у нас еще не было такой радостной и праздничной атмосферы. Мы превратились в зал спортивных зрелищ. Я спросил себя, что я тут делаю, и вышел выкурить сигарету, потому что я не люблю спорт, особенно по телевизору, и ненавижу футбол.