Читать книгу "Игрушка для мажора - Карина Рейн"

Она рисовала свою картину.

Тихо, насколько могу, приоткрываю дверь и просачиваюсь внутрь; Варя не слышит ничего вокруг, погружённая в работу, и я чувствую злость, потому начинаю завидовать: у меня среди всех качеств отсутствовало не только терпение, но и усидчивость. Всё, чем я мог заниматься длительное время — это бухать в каком-нибудь клубе — и лучше всего без компании. Подхожу ближе и становлюсь точно за спиной девушки; она сейчас такая расслабленная, открытая и спокойная, что я просто стою, как дебил, и наблюдаю за её работой. Я вижу, как бьётся жилка на её вытянутой шее — ровно и спокойно — и подавляю желание вытянуть руку и провести по ней кончиками пальцев. Внезапно чувствую её запах, который не слышал раньше — тонкий и нежный, цветочный — но это точно были не духи. Это был её личный запах — запах пионов — который мешал нормально думать.

Пока она рисовала, не замечая ничего вокруг, я слушал тишину и вдыхал её аромат и понимал, что успокаиваюсь; во мне затухали злость и раздражение, и не было желания орать или ломать мебель. Сам не замечаю, как наклоняюсь ближе, практически уткнувшись лицом в её волосы, и это было ошибкой. Видимо, почувствовав моё дыхание на своей макушке, девчонка оборачивается и испуганно отпрыгивает в угол. Я вижу неподдельный страх в её глазах — наверно думает «Что этот придурок задумал теперь?» — и моя злость снова возвращается. Я зол постоянно — по разным причинам — и мне не принципиально, кто станет её получателем.

— Тебя не учили стучаться? — недовольно рычит, но я вижу, что ей страшно.

— Я у себя дома, — роняю с ленивой усмешкой. — И могу ходить там, где захочу.

— Не всё можно оправдать своей территорией. Как насчёт личного пространства? Или тебя не учили правилам поведения?

Хмыкаю. Она просто не знает, что моим родителям в основном не было никакого дела до того, что я умею или нет — они были заняты собой.

— Я вижу, что наша последняя беседа тебя ничему не научила. — Варя замирает, и я вижу, что она на самом деле помнит, но упрямится. — И на будущее запомни: делать то, что меня просят не делать — квинтэссенция[2] моей жизни, детка.

Она дёргается, услышав своё прозвище, и я замечаю румянец на её щеках; подхожу чуть ближе, потому что, как бы она ни храбрилась, я знаю, что она боится, а мне нравится чувствовать свою власть над ней. Провожу указательным пальцем вдоль её щеки, а Варя вжимается в угол на максимально возможную глубину, и на её лице остаются только глаза.

Ухмыляюсь и выхожу из комнаты: думаю, теперь она поняла, куда попала.

За моей спиной громко хлопает дверь и щёлкает замок; качаю головой, потому что у меня есть ключи от её комнаты, и если я захочу к ней попасть — дверь меня не остановит. Перед тем, как снова вернуться в свою комнату, заворачиваю в кухню; в столовой сидит мать в компании Виктора — своего троюродного брата — и я тут же озираюсь в поисках Эвелины, но её, к счастью, не вижу.

— Привет, племянник! — замечает меня дядя и дружелюбно улыбается. — Как дела? Уже получил своего первого аккомоданта?

Морщусь. Об этом в наших кругах говорить не любят, но иногда с аккомодантами обращаются довольно жестоко — в тысячу раз хуже, чем я с Варей. Лично я даже думать не хочу о том, как не повезло девушке, которая попала в семью Клима — этот не будет церемониться, ибо наглухо отбитый.

Надеюсь, ему попадётся девочка со стальным стержнем вместо сердца.

В нашем обществе гнилые законы — это даже я понимаю — и иногда хотелось, чтоб что-нибудь шарахнуло и стёрло нахрен с лица земли всю эту грязь, которая заражает людей. Со мной уже всё и так ясно — меня не переделать — но иногда я ловил себя на мысли, что не хочу такого для других.

Правда, после я убеждал себя, что меня всё это дерьмо не касается — в этой жизни каждый сам за себя.

— Это будет единственный аккомодант в моём доме, — хмурюсь, и дядя понимает, что ляпнул хрень. — А Эвелина уже успела поиздеваться над своим?

— Почему она должна издеваться?

— Да брось! — фыркаю и лезу в холодильник. С этого ракурса меня не видно тем, кто сидит в столовой, поэтому позволяю себе брезгливо поморщиться. — Будто ты не знаешь свою дочь.

Дядя тяжело вздыхает, сдавая себя с потрохами, и возвращается к разговору с моей матерью. Ему не понравилось, что я сказал об этом открыто? Я знаю, что я не ангел — хотя меня-то как раз всё устраивает — но родись Варя мальчиком и попади к Эвелине, то не выдержала бы и недели в этом дурдоме.

Даже я бы не выдержал.

После обеда решаю, что сидеть дома — это всё-таки не моё; для клуба ещё рано, но я могу сгонять на дамбу, где можно побыть одному и попытаться не злиться. Прохожу мимо комнаты Вари, дверь которой была по-прежнему закрыта, и усмехаюсь: я зайду к ней ночью, когда девчонка будет крепко спать. В гостиной сталкиваюсь с отцом, хотя в это время суток его редко можно застать дома, но просто пройти мимо он мне не даёт.

— Девочка здесь?

Мне нравится, что он разговаривает со мной так, будто уверен, что я могу в любой момент бросить ему вызов: чувствую, однажды так и будет.

— Её зовут Варя, — хмурюсь в ответ; почему-то меня задевает то, как он к ней обращается — она принадлежит мне, и никто кроме меня не может обижать её. — Заперлась в своей комнате.

Отец хмыкает.

— Так она уже Варя? Не «она», не «девчонка»? Ты становишься непостоянным, сын мой.

— Меньше всего я хочу сейчас обсуждать это с тобой.

Огибаю его и просто хочу свалить из этого дома; быть может, было бы лучше, если бы я родился в периметре, но вряд ли я в таком случае смог бы мириться с тем, что мною будет помыкать какая-то зарвавшаяся девчонка.

— Ты куда-то собрался?

Торможу и оборачиваюсь.

— С каких пор тебя заботит, где я и что делаю?

— С тех пор, как твои выходки начали приносить мне проблемы, — недовольно хмурится. — Тебе уже давно не десять лет, и спускать с рук твои ошибки я больше не намерен.

Я знаю, что он постоянно даёт мне всё, что я хочу — но не из любви к единственному сыну, а потому что привык думать, что мою любовь и уважение можно купить. И на все мои ошибки юности закрывал глаза только потому, что сам косячил не меньше — это были лишь попытки загладить свою вину, а не защитить меня.

— Мне вот просто интересно: ты думал об этом, когда бросал нас с матерью? О том, что твоя выходка может доставить тебе проблемы? Или ты просто делал то, что хотел? — Отец отворачивается, и это говорит больше, чем любые слова. — Ты всю жизнь думал только о себе, а теперь предъявляешь мне претензии о том, что я беру с тебя пример? Не можешь быть честным со мной или с матерью — так хоть себе самому не ври.

— Всё, что я делал, тоже было не от большого ума, — качает головой. — И по прошествии стольких лет я жалею о том, что тогда рядом не было никого, кто мог бы вставить мне мозги на место — я всего лишь не хочу, чтобы ты повторил мои ошибки.