Читать книгу "Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков"

Что и позволяло пока мелким смоленским феодалам улаживать свои собственные делишки… чем намеревался нынче заняться и Павел. А что? Жить-то на что-то надо… да и еще хотелось бы дать жить другим, ибо жить для себя – гнусно и подло, а вот для людей… Честно говоря, это не полностью ремезовские мысли были, а того юного комсомольца, что конспектировал «Детскую болезнь левизны…». Но тем не менее идеи-то, по здравому размышлению, оказались неплохими, правильными, так что постепенно Павел стал их своими считать. Ну, а как же – «Жить для людей!» – этот слоган куда как более человеку пригож, недели пошлое – «вы этого достойны». Да… вот и Франсуа Мориак в своем романе «Тереза Дескейру» тоже показывал…

При чем тут Франсуа Мориак, вот, дьявол?

Павел обхватил руками голову, посидел, прогоняя чужие – между прочим, французские – мысли… Потом вышел на крыльцо, велел позвать тиуна, и, пока того дожидался, прикинул собственные перспективы-дела.

Субэдей-багатур – именно с этим человеком можно было вступить в резонанс, именно его энергией воспользоваться! Каким образом? Спровоцировать взрыв эмоций… да еще антенна, скорее всего, понадобится… да еще отыскать этого монгольского черта, подобраться поближе, лицом к лицу – тоже, скорее всего, непросто, но главное-то не в этом – в самой возможности резонанса! А уж коли нарисовалась хоть малейшая возможность вернуться, так надо ею воспользоваться – хотя бы попытаться. Пусть даже и не выйдет ничего – но попытаться-то надо! Иначе потом всю жизнь – здешнюю жизнь! – себя корить.

Итак, Субэдей… Один из самых опытных полководцев хана Бату. Батыя, про которого здесь уже все были наслышаны много худого. Впрочем, ничуть не худшего, нежели о тех же литовцах, полочанах, орденских немцах или черниговцах – вот уж вражины-то!

Август 1240 года… Монголо-татарские полчища уже по Руси прошлись… Киев, правда, еще не взяли… Или взяли уже, сожгли? Ремезов точно не помнил, знал только, что татары – Субэдей – в самом скором времени должны уйти куда-то на запад – в Польшу, в Венгрию… А Польша, кстати – не так уж и далеко: Туров, Волынь – вот уже и Краков. Недалеко… километров восемьсот, а то и вся тысяча. Для двадцать первого века – по хорошей дороге – тьфу, а для здешней эпохи – пути полтора месяца, и это если еще повезет. Ладно – была бы цель! Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики… Тьфу ты, опять комсомольские мысли полезли… уж лучше бы – местные, этого вот, Пашки Заболотнего, боярина… Впрочем, какой из него боярин? Если только самый-самый мелкий – микроскопический. Вотчина – вот она, рядом, деревня в пяток дворов – по этим временам – большая. Плюс землица, лес, выгоны и заливной луг, которым, как уяснил со слов тиуна Ремезов, он владел пополам с сельской общиной – вервью. Деревня называлась, как ей и положено – Заболотица, а еще были однодворки – Заглодово и Опята… да – и за дальним лесом – выселки. В самой Заболотице частью жили свободные крестьяне – «люди», однако же таких насчитывалось немного, всего-то один двор – человек сорок – а все остальные – смерды, обязанные платить за боярскую землицу оброк и отправлять повинности… Частокол вот хотя бы поправить, а то совсем обленились тут! Такие же смерды и в однодворках жили, да на выселках – закупы, но те все, как и землица – от князя Смоленского Всеволода Мечиславича – дар. Не просто так – за службу.

Итого, как ни считай, выходило на круг три деревеньки… не так уж и мало! Что ни говори – феодал, пусть даже и мелкий. Не «слуга под дворским», но «вольный слуга» – так их в летописях именовали. Эх, еще бы землицы да людишек в вотчину – и можно было бы с полным правом именоваться боярином! «Вы этого достойны!» Людишек-то нетрудно было найти да поверстать в закупы – от монголов много бежало, но вот землица… с землицей проблемы, она вся уже – чья-нибудь, свободной, пустой – нету.

А вот если вспомнить французскую феодальную лестницу, то место его, Павла, в самом низу – никакой он не герцог, не граф, не барон даже, а самый что ни на есть шевалье – рыцарь. Вассал чьего-нибудь вассала. В данном конкретном случае – Всеволода Мечиславича… а тот – владимирского князя Ярослава Всеволодыча вассал, а уж тот, в свою очередь – татар, Батыя… Успел, интересно, Ярослав Всеволодыч ярлык на главное княжество прихватить?

А черт его знает, да и не особенно-то это и интересно, куда интересней другое узнать – где сейчас Субэдей? – в точности. Насколько помнил Ремезов, монголы ходили в дальние походы зимой – а летом-то как, по шоссе, что ли? Или вдоль железных дорог? Вот именно, летом-то, окромя как по рекам да по редким купеческим трактам, никаких особых путей-дорожек не имелось и вовсе. Значит – зимой. А до зимы еще было время. И нужно было прожить его так, чтоб потом не было мучительно больно… Тьфу ты! Опять комсомолец вылез! Уж лучше бы Франсуа Мориак.

– Звал, господине? – загодя поклоняясь, орлом взлетел по ступенькам Михайло-рядович.

Ухмыльнувшись, Ремезов похлопал его по плечу:

– Звал, звал, а как же! Давай, заходи, Михаил, дело есть – полную опись составить.

– Опись? – недоуменно заморгал тиун.

– Ну да, ну да. Кто у меня есть, да что должен. Нешто возможно без описи?

Павел неожиданно вдруг осекся на этой фразе – «нешто возможно». Раньше-то он таким макаром не выражался, а вот теперь… теперь и речь местную понимал, хотя человеку двадцать первого века во всяких там «зело» да «понеже», казалось, без пол-литры и не разобраться. А Ремезов понимал – да… видать, что-то и от Заболотнего Павлухи проклевывалось.

– Итак, что там у нас, запишем… – усевшись за стол, Павел потер руки. – Ты чего чернила-то не принес, пергамент?

– Нету пергамента, батюшко – дорог зело.

«Боярич» вскинул глаза:

– А на чем же вы тут пишете? На березовой коре?

– Бывает и так, писалом. Одначе давно тут никто ничего не писал, – честно признался рядович.

– Так и ты, Михайло, неграмотен? – удивился молодой человек.

– А тут во всех деревнях, батюшко, никого грамотного нет – чай, не посад, не город.

– Понятно, понятно, – нехорошо прищурился Павел. – Сиволапые мы, писать-читать не разумеем. А кто разумеет? Поди, Демьянко Умник один? Где он сейчас?

– На глине. С другими отроками месят, таскают.

– «На глине», – скривившись, передразнил Ремезов. – Единственный-то грамотный человек. А ну, вели позвать его, да живее!

– Сейчас спроворю, боярин-батюшка!

Мухой вылетев из-за стола, рядович скрылся за дверью.

Так вот и стали разбираться – вдвоем – а третий (Умник) на берестине выделанной писалом острым записывал. Сначала людишек переписали, потом земли. И того на круг вышло взрослых мужиков да баба на усадьбе да по всем селеньям, да на выселках: холопов обельных полтора десятка душ, да семь челядинок, да дюжина закупов, да рядовичей, включая самого тиуна, четверо, да двадцать – в те времена говорили – «полсорока» – смердов. Не бог весть что… но и не так уж и мало вышло. О землях же – о тех особо сказать надобно. Собственно вотчинные запашки – вокруг Заболотицы, в лесищах, тако же и дальше землица, Всеволодом-князем жалованная. Все – огнища.