Читать книгу "Суриков - Татьяна Ясникова"

Вторая сохранившаяся работа Сурикова называется «Обед и братовство Петра Великого в доме князя Меншикова с матросами голландского купеческого судна, которое Петр, как лоцман, провел на о. Котлин от дома генерал-губернатора». За этим длинным названием стоит следующее: основав Санкт-Петербург, Петр не мог предполагать, как это будет встречено западными странами. Но вскоре, в ноябре 1703 года, в Неву вошел голландский торговый корабль, груженный вином и солью. Петр сам в качестве лоцмана провел судно и пришвартовал его у дома генерал-губернатора Меншикова, от которого моряки и узнали, кто был их вожатый в столь опасном мелями пути. Ночная пирушка (приятельский обед) не только передана Суриковым психологически посредством игры светотени, но и с исторически достоверной обстановкой. Недаром его прозвали в Академии «композитором» — картина отличается продуманностью композиции, акцентирующей внимание на лице и фигуре Петра. Сцена трактована Суриковым сдержанно, не так, как это было в описаниях иностранных авторов: «Петр ел и пьянствовал со всеми матросами, случайно попадавшими в русские гавани». Суриков снова показал роль рядовых людей, матросов, в решении судеб истории, впервые изобразил Меншикова — героя будущей его картины «Меншиков в Березове», задумался над образом Петра I, который появится на первом его большом полотне «Утро стрелецкой казни».

Политехническая выставка дала возможность еще раз оказаться в Москве будущему певцу русской истории, вглядеться в древние стены и камни, а может, тогда они и нашептали ему о необходимости переезда в древнюю столицу, что и случится вскоре. Кормили же его здесь в этот раз так, что было не до творчества, как он пишет, на убой. Это закон такой: державы с преобладающим сельским укладом щедры, а индустриальные до скучного скупы.

7 июня 1872 года Суриков сообщает родным: «Здравствуйте, милые мама и Саша!

Пишу вам из города Москвы, где я остановился у знакомых моего товарища Шаховского, с которым мы едем в имение к его отцу провести летние месяцы июнь и июль. Имение это находится в Калужской губернии в 200 верстах от Москвы. Время мы проводим весело. Осматривали все примечательные места Москвы, как-то: соборы, царские палаты, памятники, выставки и проч. На Политехническую выставку мы пойдем на возвратном пути в Петербург. На этой выставке есть мои рисунки из жизни Петра Первого. В Петербурге 30 мая было великолепное торжество по случаю 200-летнего юбилея рождения Петра Первого. Вчера приехал в Москву царь и некоторые великие князья. Город был довольно хорошо иллюминирован. Мы ходили со знакомыми моего товарища смотреть всю эту церемонию. Меня-то это мало интересовало, потому что в Петербурге я видел все гораздо лучше, а простых и добродушных москвитян это страшно занимает. Кормят меня здесь по-московски, на убой. Я, кажется, уже пополнел от разных сдобных снадобий, а что еще будет в деревне, я уж и не знаю, там, говорят, окончательная масленица: и ягоды, и фрукты, и охота на уток, и верховая езда, так что, я думаю, припомню житье в Теси у Сержа. В деревню мы выезжаем послезавтра. Письма пишите по старому адресу, потому что к тому времени буду в Питере. Милая мама, к Вам через месяц приедет двоюродная сестра моего товарища, к которому я теперь еду, она едет с женою золотопромышленника Булычова, так и хотела зайти к вам. Я ее очень просил об этом. Ее зовут Настасья Михайловна Астахова. Напиши, Саша, как ты учишься? Я теперь буду писать чаще к вам, мои милые, потому что теперь есть больше времени. В следующем письме, когда приеду в Питер, пошлю свою карточку. Жаль, что с собой теперь ее нет. Из деревни напишу письмо. Я здоров. Целую вас миллион раз. Любящий вас В. Суриков».

Дела Василия Сурикова идут как нельзя лучше. По наукам он переходит в 4-й класс. Источником сведений по-прежнему являются письма да краткие записи из архива Академии. Не стоит удивляться тому, как часто он снимается, постоянно обсуждая это с родными. Фотография, напомним, все же дело было новомодное. В октябре он пишет домой снова, пишет кистью, до того рука приноровилась писать ею — уже на большую медаль:

«Простите, что я долго не писал, причиной тому были экзамены, месяц сдавал их да два приготовлялся к ним. Теперь я перешел по наукам в 4-й курс. Митя Давыдов приехал, я еще с ним не виделся. Вчера получил от него записку, что у него есть письмо от вас. Сегодня иду к нему. Анастасия Михайловна еще не приехала с вашими посылками. Мама, я прошу Вас не тратиться на меня покупками, ведь Вам и так деньги нужны. Когда я что-нибудь получаю от Вас, то и думаю, что Вы в чем-нибудь себе отказали, даже, может быть, в нужном. Напиши, Саша, что, поступил ли в гимназию? Ты просил послать картинку. Я тебе пришлю через месяц. Карточку бы прислал, но она мало похожа, пришлю скоро. На днях буду, думаю я, сниматься. Я очень рад, что у Вас, мама, есть постояльцы, все хоть немного мне поспокойнее. Теперь я работаю в Академии на большую медаль. 4 ноября получу на акте малую медаль или второй степени. Пишу вам кистью потому, что пера нет, не нашел…»

Последнее письмо Василия Сурикова за 1872 год датировано 24 декабря. В нем матери и брату Саше он, в частности, сообщает: «Я еще получил на экзамене серебряную медаль. Теперь у меня две медали. Мой эскиз взяли в Академию в оригиналы и дали за него премию в 25 рублей».

Речь идет об эскизе «Нерукотворный образ» («Посол Авгаря, князя Эдесского, к Иисусу Христу»). Суриков трактует сюжет как будничную, жанровую сцену, увлекшись со страстью алхимика замесами красок. В конце 1872 года его, болтающегося на волнах общего учебного процесса почти «без руля и ветрил», подхватывает с этюдного натурного класса Павел Чистяков.

Примерно к этому периоду относится первая запись Ильи Репина о Сурикове: «Я был уже на выезде за границу, когда Суриков стал выдвигаться и готовился быть «конкурентом». Я видел его только мельком, и мне очень врезались его выразительные глаза; я был не прочь с ним познакомиться. Но однажды, встретившись со мною в коридоре Академии художеств, он взглянул мне так холодно в упор, что я сразу охладел к нему. Я уже тогда написал «Бурлаков» и «Дочь Иаира», и явно демонстративный взгляд мне, столь известному тогда не только в академическом коридоре, но и дальше его, показался обидным. Но, кажется, он малоинтеллигентен, подумал я для успокоения своего любопытства к восходящей новой звезде, и сам не искал с ним знакомства».

В записной же книжке Павла Чистякова появляется такая запись: «Суриков, Сибирь. Метель, ночь и небо. Ничего нет, никаких приспособлений. Едет в Питер. Попадает, как в магазин, — все готово. В Академии учат антикам, пропускают рисунок, колорит — я развиваю — темное тело на белом. У семи нянек дитя без глазу».

Сам Суриков подтвердил слова Чистякова позднее, в беседе с Максимилианом Волошиным: «Я в Академии больше всего композицией занимался… А в живописи только колоритную сторону изучал. Павел Петрович Чистяков очень развивал меня. Я это еще в Сибири любил, а здесь он указал мне путь истинного колорита».

Чистяков ставил в натурном классе задание «дать темное тело на белом», «светлое тело на темном». Академисты под колоритом понимали заливку объемов локальным цветом с наличием на них поверхностного блеска. У Чистякова каждым мазком студенты рисовали и лепили форму, погруженную в воздушную среду, создавали лессировками живое волнение красочных поверхностей. «Доискиваться высокой правды в натуре», по словам Сурикова, учил его Чистяков. Его мастерская в Академии всегда была открыта для учеников. Постоянный обмен мыслями и навыками раскрепощал рутинную повседневность обучения. В письме П. Третьякову Чистяков делился всем тем же, чем и со студентами, например: «Вообще для меня русский человек со времен Петра — обезьяна! Пока не взглянем мы на дело своими глазами и не начнем его с основания изучать, как следует настоящему человеку, а не обезьяне, вообще до тех пор мы почти что не люди, раболепничанье перед иностранными творениями для меня невыносимо. Грубое же умничанье по-свойски тоже невыносимо. Значит, нужно всему учиться, обучать себя!»