Читать книгу "Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен"

гриб[1882]. В качестве царской одежды такие шляпы красили в пурпурный цвет драгоценным соком, который с огромным трудом добывали из моря[1883], и вокруг нее каким-то образом закрепляли диадему – или под нее, причем концы диадемы свисали вокруг шеи. Сама диадема была перевита золотой нитью. Хламида стала не менее блестящей. Нам описывают ту, что сделали для Деметрия Полиоркета, когда тот правил в Македонии. Она была темной, цвета ночного неба, и покрыта золотыми звездами – всеми созвездиями и знаками зодиака. Сапоги царя были из багряного войлока, вышитого золотом[1884].

Нам рассказывают, что Александр порой носил особые атрибуты того или другого божества: иногда рога и египетские туфли Аммона, иногда лук и колчан Артемиды или же одежду Гермеса (поскольку у Гермеса был костюм путешествовавшего юноши, то это было вполне похоже на македонское платье): багряная хламида, нижнее платье с белыми полосками (χιτὼν μεσόλευκος) – согласно персидскому обычаю, такое мог носить только царь[1885], и каусия с диадемой. Когда царь был на официальной аудиенции, он принимал и другие, более характерные эмблемы Гермеса – крылатые сандалии и кадуцей; иногда же Александр являлся в виде Геракла с палицей и львиной шкурой[1886]. Этот рассказ часто отвергают, как россказни позднейших поколений, как что-то недостойное Александра – но даже если этого и нельзя было сказать о самом Александре, это, видимо, указание на практику «воплощения» божеств при дворах его наследников. Пишут, что Фемисон, фаворит Антиоха II, переодевался Гераклом, а последняя египетская Клеопатра – Афродитой или Исидой[1887]. Таким образом, в некоторых случаях царское платье, возможно, моделировалось по образцу обычной одежды какого-то из богов, и такие эмблемы, как рога и крылья, которые появляются на царских головах на монетах, может быть, действительно носили. Если так, неудачное сравнение с театром – а греки даже роскошные хламиды и царские сапоги на высоких каблуках считали театральными – только подчеркивалось вдвойне[1888].

Особой эмблемой дома Селевкидов был якорь, который появляется на многих их монетах. В позднейшие времена ходило много историй, которые объясняли его появление, – говорили, что Лаодика, мать Селевка, видела сон, что она зачала от Аполлона и что бог дал ей перстень с символом в виде якоря. Она действительно нашла случайно такое кольцо на следующий день, и Селевк всегда его носил[1889]. Рассказывали, что мать дала ему это кольцо, потому что во сне ей сказали, что там, где он его потеряет, он станет царем, и что, когда Селевк был в Вавилоне, он споткнулся о камень, камень подняли и под ним нашли якорь, что означало, что Селевк здесь и останется[1890]. Поскольку якорь встречается на монетах Селевка, когда тот еще был сатрапом Вавилона (до 305 до н. э.), то, очевидно, это был герб, принадлежавший его семье еще до того, как он основал империю. В этом случае происхождение этого символа покрыто мраком, и, если мы отвергаем позднейшие рассказы, мы вряд ли получим какой-либо результат, выдвигая предположения наугад. Интересно поверье, что все наследники Селевка рождались с меткой в виде якоря на бедре[1891].

Язык двора и правительства, конечно, был греческим. То, что селевкидский царь владел языком кого-то из своих местных подданных – арамейским, финикийским или персидским, – очень маловероятно; считалось чудом, что последняя Клеопатра говорила по-египетски. Насколько долго просуществовал македонский, мы не знаем: видимо, думали, что для Птолемея или Селевкида было уместно сохранять речь своих отцов, но некоторые, как нам говорили, этого не делали[1892]. Интеллектуальная атмосфера двора была греческой; степень этого эллинства зависела от отдельного царя. Селевкидский двор не мог состязаться в литературном блеске с Птолемеевым или пергамским; однако за столом государя можно было встретить достаточно много греческих писателей, философов и художников. Арат из Сол какое-то время жил при дворе Антиоха I и подготовил издание Одиссеи по приказу царя[1893]. Поэта Эвфориона Антиох III сделал библиотекарем в общественной библиотеке Антиохии, и он закончил свои дни в Сирии[1894]. Антиох IV, конечно, был исключением в своем эллинском энтузиазме, и на какой-то момент при нем Антиохия стала главным центром художественной деятельности в греческом мире. Недавно расшифрованный папирус из Геркуланума выставляет в любопытном свете отношения царя с философами. Папирус представляет собой жизнеописание эпикурейского философа Филонида. Антиох Эпифан не особенно благоволил этой школе, и Филонид отправился к сирийскому двору с большой компанией ученых людей, чтобы переубедить его. После того как Антиоха завалили грудой из не менее ста двадцати пяти трактатов, он сдался. Царь принял эпикурейскую доктрину и далеко продвинулся в качестве ученика. Позднее Деметрий Сотер очень любезно обращался с Филонидом; он настаивал на том, чтобы философ все время был с ним, чтобы они могли спорить и читать вместе. Так Филонид приобрел большое влияние при дворе, которое он не использовал, как подчеркивает его биограф, поразмыслив о том, что другие философы делали в таких обстоятельствах, ради того, чтобы получить голос в совете, или место в посольстве, или что-то в этом роде. Филонид предпочел помочь в нужде греческим городам, таким как Лаодикея-на-море[1895]. Даже Александр Балас интересовался философией и объявлял себя стоиком. Селевкидские цари сохраняли контакт с эллинской культурой практически до конца династии. Мы можем так думать по тем местам, где были воспитаны некоторые из позднейших царей: Антиох Грип – в Афинах, Антиох IX – в Кизике. Антиох Грип, как мы уже видели, и сам что-то писал.

Письмо царя Антиоха, процитированное у Афинея, показывает совершенно другое отношение к философам. Официальному лицу, которому оно адресовано, – Фанию – приказывают, чтобы он не позволял ни одному философу находиться в «городе» или на его территории, поскольку они приносят большой вред молодежи. Все философы должны быть изгнаны, все молодые люди, пойманные на том, что общались с ними, – повешены, а их отцы подвергнуты строгому допросу. Радермахер, который проанализировал этот странный документ[1896], показал, что греческий язык в нем – народный, и предположил, что он является иудейской подделкой, призванной дискредитировать селевкидских царей. То, что какой-либо селевкидский царь желал бы выгнать всех философов из царства – так, как понимает это письмо Афиней, – безусловно, невероятно. Но мне кажется вполне возможным, что они могли быть изгнаны из какого-то конкретного города, даже из Антиохии, если посчитали, что они насаждают опасное республиканство. Мы должны напомнить себе еще раз, что было некое радикальное несоответствие в положении селевкидского царя как покровителя и защитника эллинизма и как властителя греческих городов-государств. Какой именно аспект