Читать книгу "Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1933-1936 гг. - Юрий Фельштинский"

Французские, английские и американские романы изображают двойные и тройные семьи не как исключение, а как правило. Главным очагом, где формируются ныне приемы и критерии любовной морали и откуда они излучаются затем через экран на весь мир, является Голливуд. В области воздействия на половые отношения ни один церковный проповедник, ни один парламентарий, ни один судья не может соперничать со звездой кинематографа. Можно ли, однако, утверждать, что уроки экрана являются уроками целомудрия?

Очень хорошо осведомленный молодой немецкий наблюдатель K. Mehnert[740], выпустивший недавно книгу о советской молодежи, пишет: «Молодые русские отнюдь не образцы морали… Но они во всяком случае стоят морально не ниже, чем их немецкие сверстники». Я полагаю, что это верно.

Позвольте привести небольшое личное воспоминание. В Нью-Йорке в феврале 1917 года я наблюдал однажды ночью в вагоне подземной дороги десятка два студентов с их подругами. Они возвращались, надо полагать, из дансинга или мюзик-холла. Несмотря на то что в вагоне было несколько посторонних, поведение крайне оживленных пар было настолько кинематографично, что можно было сразу сказать: эти молодые люди не являются сторонниками платонизма и если даже в принципе стоят за моногамию, то практически подходят к ней весьма извилистыми путями.

Представим себе, что излишне оживленную пантомиму наблюдал бы католический священник: он наверное усмотрел бы в ней новое подтверждение тому, что порча нравов корнями своими восходит к реформации. По отношению к молодежи Советского Союза дело обстоит еще проще: если бы большевики не совершили покушения на собственность и на библию, русские граждане, особенно образованные классы, жили бы жизнью праведников.

Американцы сделали попытку прекратить пьянство путем запретительного декрета[741]. Сейчас они собираются, видимо, повернуть колесо назад. Отмена сухого закона вовсе не означала бы, что новая администрация стремится к насаждению пьянства. Не правда ли? Точно так же отмена советской властью ряда законов, призванных якобы ограждать семейный очаг, целомудрие и пр., не имеет ничего общего со стремлением разрушать устойчивость семьи или на саждать беспорядочное смешение полов. Дело идет попросту о том, чтобы путем повышения материального и культурного уровня достигнуть того, чего нельзя достигнуть формальным запретом или безжизненной проповедью.

10. «Не является ли высшей целью большевизма воспроизведение пчелиного улья или муравейника в человеческой жизни?»

Та же тема варьируется в следующем пункте (11):

«В каком отношении идеал большевизма отличается от того состояния цивилизации, которое получило бы господство на земле, если бы насекомые раньше человеческих существ установили бы контроль?»

Эти два вопроса несправедливы как по отношению к насекомым, так и по отношению к людям.

Ни муравьи, ни пчелы не могут отвечать за те гнусности, какими полна история человечества. С другой стороны, как ни плохи люди, но у них есть возможности, совершенно недоступные насекомым.

Аналогии с жизнью муравьев и пчел почти так же стары, как склонность людей к морализированию. Если становиться на этот путь, то нетрудно показать, что задача Советов состоит как раз в том, чтобы разрушить муравьиные черты человеческого общества. В самом деле: у пчел, как и у муравьев, есть классы: одни работают или воюют, функция других сводится к размножению. Возможно ли видеть в такой специализации социальных функций идеал большевизма? Скорее это уж доведенные до крайнего предела черты современной цивилизации. Известные породы муравьев обращают собратьев другого цвета в рабство, то есть имеют своих негров. На советскую систему это совсем не похоже. Муравьи не только не совершили своего большевистского переворота: они не имели еще ни своего Джона Брауна[742], ни своего Авраама Линкольна.

Не станем, однако, развивать тему, которая в XVIII веке доставила такой успех доктору Мандевилю[743]. В конце концов, аналогии с ульем и муравейником являются скорее словесной игрой, чем приемом научного анализа. Жизнь муравьев и пчел воспроизводит из поколения в поколение одни и те же застывшие формы. Жизнь человеческого общества представляет непрерывное изменение форм. Вениамин Франклин[744] охарактеризовал человека как «животное, делающее орудия». Это замечательное определение лежит, к слову сказать, в основе марксистского понимания истории. Искусственное орудие есть динамический фактор: оно выделило человека из животного царства; оно придало размах работе человеческого интеллекта; оно вызвало смены рабства, феодализма, капитализма и советской системы.

Если бы насекомые «раньше людей» пришли к сознательному и творческому контролю на основе динамического хозяйства, то они перестали бы быть насекомыми. Как выглядело бы при этом их общество, мы затрудняемся сказать. Оставим поэтому область энтомологии: дело идет о более близких нам социологических проблемах.

Мысль вопроса, очевидно, та, что универсальный всеохватывающий контроль должен убить индивидуальность, превратив живых людей в однородные социальные молекулы. Зло советской системы состоит, следовательно, в избытке контроля. Между тем ряд других вопросов обвиняет, как мы видели, Советы в том, что они отказываются подвергать государственному контролю наиболее интимную область личной жизни: любовь между мужчиной и женщиной, семью, половые отношения. Противоречие здесь совершенно очевидно!

Советы вовсе не ставят своей задачей держать под контролем умственные и нравственные силы человека. Наоборот, путем контроля над хозяйством они хотят освободить человеческую личность — не привилегированную, не аристократическую, а каждую человеческую личность — от контроля рынка и его слепых сил.

Форд организовал производство автомобилей по системе конвейера и достиг этим огромного производственного эффекта. Социализм, если выделить его производственно-технический принцип, имеет задачей организовать все национальное и мировое хозяйство по системе конвейера: на основе плана и строгой пропорциональности частей. Неужели же человек недостаточно превосходит муравья или дождевого червя, чтобы взять на себя разрешение такого рода задачи? Принцип конвейера, перенесенный с отдельных заводов на все заводы и фермы, должен дать такой производственный эффект, по отношению к которому нынешний опыт Форда будет выглядеть как жалкая ремесленная мастерская рядом с Детройтом. Победивший природу человек перестанет в поте лица своего добывать насущный хлеб свой: в этом и состоит первое условие для освобождения личности.