Читать книгу "Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин"

Не помню, кто из наших современников придумал термин «орвилаж», то есть воплощение «предположений» писателя в мире нашего уже столетия. Власть гигантских денег и трансцендентальных корпораций – орвилаж. Тайное спонсирование террористов – орвилаж. Сбор информации о привычках и интересах людей с помощью интернет-сайтов и телефонов, контроль за эмоциями и «управление» психикой людей через спецпрепараты – орвилаж. «Двойные стандарты» в освещении якобы «освободительных» войн, «цветные революции» и Шарп, их «теоретик», частные армии, неизвестно кому подчиняющиеся, бесконечные возможности компьютерного анализа поведения огромных людских масс, наконец, переписывание истории – всё это наглый, вызывающий орвилаж. А кроме того: контроль за информацией в печати через подачу максимально упрощенной версии событий, закрытая «корпоративность пропаганды», когда и на экранах ТВ, и в газетах мы видим одни и те же лица, молодежь, чье сознание забито примитивными играми, пустыми сериалами и дешевыми детективами, «конвейерное искусство», заваленное порнографией, «уполномоченные по этике», недавно появившиеся во многих американских компаниях, и беспардонная «казачья мораль» наших якобы «дружинников». Что это всё, как не отголоски романа Оруэлла? А так называемые «окна Овертона»[90], когда за год, за три, за пять, привлекая ученых, экспертов и «мастеров» пиара, можно так переделать мозги общества, что оно примет и поддержит хоть педофилию, хоть даже каннибализм. Я не говорю уже о клонировании людей, когда, как утверждают ученые (Т.В.Черниговская), на коммерческой основе будет возможно получать детей «голубоглазых, с ногами от ушей, ума Эйнштейнова», в противовес миллионам и миллиардам детей бедных. Вот уж действительно будет «дьяволов водевиль»!.. Я не говорю об идущем на смену интернету нейронету – вживлению каждому младенцу микронных чипов, когда управлять миром можно будет так, как и не снилось тиранам ХХ века, и, наконец, не говорю, что, по предсказанием ученых, возникнет Искинт – искусственный интеллект. Национальные интересы, эта вечная «забава» государств, исчезнут, и никто даже не заметит этого – думающие самостоятельно машины не поставят нас в известность об этом. Искинт «станет творить информацию по своему усмотрению», так что все мы будем жить в иллюзорном мире, «в насквозь лживой информационной среде». Вот уж когда правда вообще забудет про «штаны». Искинт будет по собственному «разумению», о котором человек даже не узнает, управлять и президентами, и простыми людьми. Вот откуда придет к нам тотальная тирания на всех континентах. И вот когда истории – привет Фукуяме! – действительно придет конец…

«Поют птицы, поют пролы, партия не поет», – пишет в романе Оруэлл и подчеркивает: простой Человек и его ценности когда-нибудь явят миру «племя сознательных существ». Он ведь еще в 1940-м написал своему издателю, социалисту Виктору Голланцу: «Когда грянет гром, простые люди могут оказаться гораздо более умными, чем интеллектуалы». Потому и любил людей простых. Разве не это читается в нашем искреннем сочувствии и к «широкозадой» бабе, вечно развешивающей свое вечное белье во дворе, и к сломленному, но единственному понявшему всё человеку его последнего романа, которого нельзя не полюбить, – Уинстону Смиту. Да, любовь к людям, а не ненависть – вот единственное спасение от мировых катаклизмов и вот, представьте, единственный критерий в оценке великих книг. Не верите? Тогда вот вам «под занавес» история, связанная с другим писателем, с Анатолем Франсом; даже не история – притча…

Пишут, что однажды к А.Франсу пожаловал один британский литературовед и спросил: есть ли точные признаки, по которым мы можем определить «великую книгу»?

– А какие признаки вам кажутся обязательными? – спросил его Франс.

– Владение композицией, чистый язык, мастерское построение сюжета, умение строить выразительные и разнообразные характеры, – начал перечислять литературовед.

– Сделаем тут остановку, – прервал его А.Франс. – Владение композицией?.. Едва ли кто-нибудь станет отрицать, что Рабле – великий писатель. Между тем его романы о Гаргантюа и Пантагрюэле рыхлы, неуклюжи и чудовищно тяжеловесны. А восторженные почитатели Пруста не отрицают, что роман его… нечто громадное и бесформенное. Очевидно, этот критерий отпадает. Чистота языка?.. Язык Шекспира не осмелится назвать чистым и ясным даже самый пламенный его адепт. Неблагозвучная, плюющая на все правила хорошего литературного тона речь обладает невероятной мощью, она-то и делает Шекспира гением. Флобер говорил о первом нашем романисте: «Каким бы человеком был Бальзак, если б умел писать!» Но Бальзак с его длиннотами, порой косноязычием, стоит выше пуриста Флобера. Значит, побоку и чистый язык… Богатство характеров? Вроде бы бесспорно. Только нам придется выбросить… самого Байрона. И в поэмах, и в трагедиях он живописует один и тот же характер – свой собственный. Какие еще взять критерии?..

– Не надо, – уныло оборвал его англичанин. – Значит, вообще не существует признака, по которому можно было бы определить великого писателя?

– Есть, – спокойно ответил Анатоль Франс. – Любовь к людям.

Вот этот критерий, приложимый, кстати, ко всем искусствам, и делает Оруэлла и его книги великими. «Быть раздавленным жизнью… за свою любовь к другим людям…» – Оруэлл, повторю, уже сказал это. Он сказал даже больше, он, как Кириллов в «Бесах» Достоевского, своей безжалостностью к себе словно наново доказывал: рабом человек перестает быть и становится богом, лишь убив самого себя, ибо полная свобода приходит только тогда, когда вам становится безразлично, жить или не жить… Вот почему всё творчество его детонировало не от умопомрачительных «лав стори», не от заковыристых коллизий быта, забавных «интриг» общества или «исповедей» разочаровавшихся в жизни – оно взрывалось от кровоточащих ран человеческих, рабства, дышащего угаром, попранной свободы и неслышных миру стенаний узников совести. Ради этого он в оглушительном, считайте, одиночестве очищал «идею социализма», ровно как Геракл мифологический чистил скотный двор царя Элиды Авгия. И ради этого последний роман его стал первым грозным предупреждением в защите будущего Человека от всех современных и грядущих на Земле тираний.

…Да, последнюю книгу свою он писал всю жизнь. Всею жизнью писал. И любил людей, но – каких? Нищего художника, знавшего «карту неба» и видевшего звёзды слезящимися глазами, девушку, чистящую палкой на морозе сточную канаву, незнакомого ему солдата-итальянца, решившего умереть за испанскую свободу! Вот боль и любовь писателя. А в последнем романе он «выложился» настолько, что Эмма Ларкин, очерком которой я и заканчиваю книгу, докапываясь до задуманного следующего романа его, не нашла, увы, ни-че-го! Ни страницы, ни метафоры, ни слова.