Читать книгу "Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор"

Луцию почудилось, будто перед ним предмет из мира снов. Восьмигранный, величиной с грецкий орех, камешек был прозрачным, однако поглощал свет и возвращал его в головокружительном смешении красок. Луций в жизни не видел ничего подобного.

– Он называется алмаз, – пояснил Вер. – Безоговорочно признано, что это самый крупный и совершенный образчик из всех когда-либо найденных. Он не только красив, но и неразрушим: не горит в огне, его не берет сталь.

– Откуда он взялся?

– Мы думаем, его приобрел Домициан. Тот был настолько скрытен, что унес историю камня с собой в могилу, но алмаз, должно быть, из Индии – родины всех настоящих алмазов. Нерва подарил его Траяну в знак благоволения. Траян – Адриану в награду за командование Первым легионом Ми нервы. Редчайшая драгоценность в коллекции, а значит, и в мире.

– Потрясающая вещь, – согласился Луций.

– Сам я мало интересуюсь драгоценными камнями и прочими атрибутами богатства, – признался Вер. – Материальные предметы не имеют внутренней ценности – только ту, которую приписывают им люди. И все же, глядя на такую красоту и совершенство, я думаю, что в каком-то смысле они служат проявлением того, что Аполлоний называл Божественной Сингулярностью.

– Я мог бы смотреть на него часами, – произнес Луций. – Спасибо, что показал.

Вер улыбнулся:

– Но самое драгоценное здесь не алмаз, а предмет, который ты носишь на груди.

– Ты правда так думаешь? – Луций скосил глаза на фасинум, который на фоне несокрушимого совершенства алмаза представился недолговечной вещицей грубой работы. Ему не верилось, что друг говорит всерьез, но тот не стал бы шутить в подобном случае.

– Правда. Я говорю не только как Марк Вер, твой товарищ, но и как Вериссимус, который превыше всего любит Истину.

138 год от Р. Х.

Месяц юний выдался необычно жарким. Месяц юлий обещал быть еще жарче. Надев тогу и вытирая со лба пот, Марк Пинарий следовал в императорский дворец, куда его пригласил посланник государя.

Марк уверял себя, что потеет из-за жары; человеку за пятьдесят в такую погоду положено передвигаться в паланкине, а не пешком. Однако на деле скульптор еще и не на шутку волновался. Он не видел императора уже месяцы, и приглашение во дворец служило поводом не к радости, а к мрачным предчувствиям. Адриану исполнилось шестьдесят два. Его здоровье стремительно ухудшалось, и болезнь выявила опасную, даже жестокую грань его личности. Двадцатилетней давности клятва не убивать сенаторов пошла побоку. Все, кто имел дело с императором, пребывали в унынии и страхе.

Марка проводили не в приемный зал, а в личные покои Адриана. Слуга оставил его в помещении с балконом, который нависал над садом. Льющийся оттуда яркий солнечный свет сперва ослепил Марка, не позволяя рассмотреть обстановку; лишь постепенно увидел он роскошную мебель, элегантные статуи, настенную роспись – и обнаружил, что он не один. На кушетке вырисовывалась фигура, сидящая спиной к солнцу. На секунду Марк принял мужчину за Адриана – тот напоминал императора шевелюрой и бородой, – но поза выдавала человека более молодого. У Марка замерло сердце, ибо ему почудилось, что он глядит на Цейония, который умер в януарские календы. Ходили слухи, что его лемур застрял во дворце, мучимый скорбью Адриана.

Но сидящий был старше Цейония и моложе Адриана, годами где-то за сорок, и оказался в полном здравии, хоть и печален.

– Должно быть, ты Марк Пинарий, – сказал он тихо. – Я Тит Аврелий Антонин. Мы вряд ли встречались, но ты, наверное, знаком с моим племянником, молодым Марком Вером. Точнее, сыном, – очевидно, теперь я должен называть его именно так.

Итак, перед Марком был человек, которого Адриан, горько разочарованный смертью Цейония и подгоняемый собственной скорой кончиной, произвел в преемники. Адриан потребо вал, чтобы Антонин принял в качестве наследников сына покойного Цейония и юного Марка Вера. Вер взял себе имя нового отца и стал Марком Аврелием, третьим в очереди претендентом на престол.

Навязанное усыновление было не единственной уловкой, задуманной Адрианом в стремлении контролировать будущее. Казалось, он упорно продвигает или устраняет окружающих, точно фишки на игральной доске. Находясь в угнетенном состоянии, прикованный к постели, одержимый заботой о престолонаследии, он казнил и вынуждал к самоубийству тех, кого считал излишне честолюбивым.

Самой последней и самой нашумевшей смертью явилось вынужденное самоубийство его девяностолетнего шурина Сервиана, которого Адриан заподозрил в стремлении возвысить внука. Скандал разразился и после смерти императрицы Сабины: кое-кто из ее родни осмеливался шептать, будто Адриан ее отравил.

– Мне сказали, что меня зовет Цезарь, – ответил Марк.

Антонин кивнул:

– Едва проснувшись утром, он сразу потребовал привести тебя.

– Молюсь, чтобы застать Цезаря в лучшем здравии, чем при последней встрече.

– Полагаю, ты тактично пытаешься справиться о его состоянии. Скоро увидишь сам. Постарайся не испугаться. Все тело распухло от жидкости. Лицо раздулось так, что ты вряд ли узнаешь Адриана. Говорят, нечто подобное произошло в конце и с Траяном.

– Могу я спросить о состоянии рассудка Цезаря?

Антонин пронзил его взглядом.

– Ты знаешь его очень давно, и я не стану лгать. В последние дни он несколько раз пытался покончить с собой. Сперва приказал рабу зарезать его. Когда тот отказался, он попробовал заколоть себя сам, но оказался слишком слаб. Потом потребовал у лекаря яда. «Цезарь просит меня стать его убийцей», – пролепетал несчастный, а Адриан процитировал ему из Софокла: «…Целителем ты будешь, всех мук моих единственным врачом»[37], – слова Геркулеса из «Трахинянок», произнесенные в агонии, с мольбой к сыну сжечь его. Лекарь отказался дать яд, за что Цезарь распорядился его казнить, а заодно и всех остальных, кто препятствовал его попыткам самоубийства.

Марк вытер со лба свежие капли пота.

– И лекаря лишили жизни?

– Разумеется, нет. Я просто убрал с глаз Цезаря провинившихся и заменил их другими людьми. Всем им строго наказано зорко следить за государем и пресекать новые попытки самоубийства. Между тем Цезарь, коль скоро врачи не смогли его исцелить, призвал чудотворцев и колдунов. В основном, как я не сомневаюсь, шарлатанов, но совсем недавно Цезарю стало немного лучше. Он настаивает, что достаточно здоров для поездок, и завтра намерен отбыть в Байи. Говорит, что окрепнет от морского воздуха. А перед отъездом желает увидеть тебя.

Антонин довел гостя до опочивальни и отворил дверь, но отступил, дав понять Марку, чтобы тот вошел один.

Шторы были задернуты, защищая покои от солнца. При свете нескольких ламп Марк увидел на постели уродливо разбухшую фигуру императора. С пьедестала в изножье взирала на Адриана статуя Антиноя.