Читать книгу "Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор"

– Понимаю, – сказал Луций. – Но если Антонию привычней называть тебя прежним именем, почему бы и не оставить это как есть? Октавий – это почтенное патрицианское имя. Произнося его, он чтит твоих предков. Антоний – наш друг и родич. Мы нуждаемся в нем. Он – это щит между нами и теми людьми, которые убили нашего дядю. Разве мы не заодно? По-моему, мы трое достаточно близки и можем обращаться друг к другу или по первому имени, или по фамилии, или еще как-нибудь. Можешь ты с этим согласиться, родич Гай? Пойми, мы собрались не для того, чтобы обсудить, как друг к другу обращаться, или затеять еще один спор вокруг завещания Цезаря. Вопрос в том, как уберечь свои головы!

Некоторое время Октавий и Антоний молчали. Луций даже удивился тому, что сумел заставить умолкнуть обоих самоуверенных спорщиков.

Убийство Цезаря перевернуло в жизни Луция все и полностью преобразило его. Он больше не был неоперившимся юнцом, робевшим и терявшимся в присутствии старших. Он чувствовал себя одним из наследников Цезаря, вовлеченным в отчаянную борьбу за будущее.

Октавий был всего на пару лет старше и не намного опытнее его. Правда, ему удалось побывать на войне, но он не стяжал славы умелого командира, а уж тем более – героя. Его невыносимая гордыня проистекала единственно из тщеславия, но никак не из выдающихся достижений. В определенном смысле, по мнению Луция, его родич был каким-то ущербным. Начать с того, что его ораторские способности оказались вовсе не впечатляющими, что бы там ни думал на сей счет Цезарь.

Публичные выступления Антония были куда ярче и убедительнее, что он в полной мере продемонстрировал, произнося перед огромной толпой погребальный панегирик Цезарю. Его речь была насыщена драматизмом и выстроена с великим умением. Он не позволил себе ни единого слова в осуждение убийц, но восхвалял убитого так, что это вызвало у слушателей слезы и пробудило в них ярость. Ни разу не заявив об этом открыто, он ловко подвел собравшихся к той мысли, что заговорщики вовсе не освободили граждан Рима от тирании, а лишили их великого вождя. Тогда же он обнародовал один из пунктов завещания: Цезарь распорядился выплатить из своего огромного состояния каждому простому гражданину, живущему в Риме, по семьдесят пять аттических драхм. Естественно, что это не добавило толпе любви к убийцам ее благодетеля.

Однако свои слабости имелись и у Антония – в последнее время Луций понял это особенно отчетливо. Начать с того, что он слишком много пил. В лучшие времена его способность поглощать вино в огромных количествах забавляла и даже восхищала Луция, но сейчас она воспринималась как безрассудство. Грозившая опасность и стоявшие перед ними задачи требовали ясности ума. Кроме того, Антоний проявлял мелочность. Его нежелание называть Октавия Цезарем объяснялось обидой: по завещанию этот мальчишка стал главным наследником диктатора. Антоний же, к превеликому его удивлению, там не был упомянут вовсе. Обида обидой, но его постоянное стремление уколоть Октавия вряд ли могло пойти на пользу делу.

Завещание и представляло собой основной вопрос. Согласно ему, Цезарь посмертно усыновлял Гая Октавия и завещал ему половину всего принадлежавшего ему имущества. Вторая половина делилась поровну между его племянником Квинтом Педием, до сих пор находившимся вне Рима, и внучатым племянником Луцием Пинарием. Хоть Цезарь и говорил, что он в долгу перед Луцием из-за самопожертвования его деда, усыновленным оказался не Луций, а Гай Октавий! Таким образом, у Луция имелись собственные основания для обиды и недовольства завещанием, но сейчас он считал это второстепенным.

Цезарион, сын Клеопатры, вообще не удостоился чести быть упомянутым в завещании. Сразу после убийства Цезаря царица Египта освободила предоставленную ей виллу и отплыла в Александрию.

Выполнение политической воли Цезаря, претворение в жизнь последних эдиктов и поддержание порядка – все это легло на плечи его давних помощников, Антония и Лепида, которые, однако, не имели ни политического веса диктатора, ни его полномочий. Сотрудничество с наследниками Цезаря являлось для них жизненной необходимостью. Каждый из этих молодых людей унаследовал огромное богатство, и каждый пробуждал сентиментальные чувства в тех гражданах, которые поддерживали Цезаря при жизни, а ныне скорбели о нем. Наследники, в свою очередь, нуждались в защите и наставлении со стороны людей более опытных, и Лепид, ну и, конечно, Антоний могли им это предоставить. Порожденный необходимостью, этот альянс с самого начала был непрочным, ибо его подрывали взаимные обиды и подозрения, особенно между Октавием и Антонием.

В результате убийства Цезаря Рим стал котлом козней и интриг. Заговор против Цезаря включал по меньшей мере шестьдесят человек: некоторые являлись непосредственными участниками убийства, другие обеспечивали им поддержку. Следовало ли отдать этих людей под суд как преступников или восславить их как избавителей Рима от тирании? Спустя три дня после убийства сенат даровал убийцам амнистию, но принял обтекаемое решение, в котором они, с одной стороны, не объявлялись преступниками, но с другой – не превозносились как патриоты.

Несмотря на амнистию и попытки сената огибать острые углы, взаимная ненависть сторонников и противников убитого диктатора была такова, что скоро вылилась в насилие. Ни в чем не повинный трибун по имени Цинна был буквально разорван толпой, спутавшей его с одним из заговорщиков: части его растерзанного тела разбросали по Форуму. После нешуточных угроз поджечь дома Брута и Кассия оба они покинули Рим, отправившись в те самые провинции, наместниками которых их назначил Цезарь.

Это породило новый вопрос: а насколько законны все произведенные Цезарем назначения? Брут и Кассий называли Цезаря тираном и узурпатором. Но если так, то разве могли сохранять силу его указы и распоряжения, в том числе и о назначении их наместниками?

Теперь противоборствующие стороны ставили под сомнение легитимность буквально каждого акта, изданного любым магистратом. Кому же принадлежала законная власть и по какому праву? Надеявшихся на то, что смерть Цезаря приведет к быстрому, гармоничному восстановлению сенатского правления, ждало горькое разочарование. Рим балансировал на лезвии меча, готовый вот-вот низвергнуться в хаос. После стольких лет разрушения и насилия еще одна гражданская война могла оказаться для него непосильной. Эта перспектива была ужасной, но с каждым днем казалась все более неотвратимой.

Будущее представлялось неопределенным. Чтобы обсудить его, двое наследников Цезаря явились в дом Антония. Однако, похоже, вместо обсуждения будущего они без конца возвращались к тому, что уже стоило бы оставить в прошлом.

Прервал напряженное молчание Октавий:

– Заговорщиков следовало предать смерти немедленно, сразу после совершенного злодеяния. Ты, Антоний, как консул, располагал властью, чтобы арестовать их. Ты мог ввести в действие последний декрет…

– В зале не оставалось сенаторов, чтобы поставить такой вопрос на голосование.

– Даже при этом ты должен был не уносить ноги, а принять все меры против людей, убивших моего отца…

– Если ты считаешь, что это так просто, то ты еще более наивен, чем я думал. И уж конечно, ты – не сын Цезаря.