Читать книгу "Безмолвные - Оксана Глазнева"

— Есть у нас старая традиция, — объяснил Коршун под смешки остальных сотников. — Мы проверяем новичков на прочность. Ну что? Кто смелый?

Все молчали.

— Может, лучше ты, дядь? — крикнул из толпы Тид.

Несколько человек нервно рассмеялись. Угли вспыхивали, разгорались, пахло дымом, от угля шел такой жар, что сотники отодвигались дальше.

Кай не считал себя самым смелым, но ему было интересно. Он вышел вперед, не глядя на остальных, разулся и встал на угли. Он сделал шаг, второй. Пятки обожгло, но отступать было поздно. Под хохот старшин Кай добежал до конца. Ему плеснули на ноги воды, а Коршун сунул в руки флягу. Сивуха оказалась такой крепкой, что у Кая на глазах выступили слезы.

Вторым пошел Рыжий. Третьим — Лука. За ними потянулись остальные.

Затем все пили и ели прямо в одной из сотенных изб за сдвинутыми столами. За окнами стемнело, затихал пьяный говор, люди засыпали от усталости после долгого перехода и сивухи. Вечер вот-вот должен был окончиться, но тут Рыжий вздрогнул от дремоты, тряхнул лохматой головой и неожиданно запел:

В том краю, где ночь длится почти круглый год, Где луна онемела от стужи, Под горой благородные витязи спят. Безмятежны их светлые души…

Лютый встрепенулся, просыпаясь, посмотрел пьяным взглядом.

— Тише! — попросил он. Просто, без приказов и чинов. — Тише, Юрген!

Но песню подхватил Лука. Голос у него был зычный, полнокровный. Плыла над столами песня, тяжелая от пьяной тоски:

И не тронет их время, не тронет их зло, Неподвластны ни чарам, ни боли Спят великие витязи, спит их король Из пепла, железа и соли.

Спит великий король, нерушим его сон, Лишь дрожат золотые ресницы. В людях гордость уснула, отвага и честь… Только магам-злодеям не спится.

Люди вокруг просыпались. Бывалые воины и новобранцы, они не смотрели друг на друга, но Коршун, чарку за чаркой, опрокидывал себе в рот сивуху.

Осквернили, измучили, выжгли дотла Все, что было нам близко и свято. Век за веком проходят, и Край позабыл, Что иначе мы жили когда-то.

Песню подхватывали. Пели русоволосые братья Яков и Влад, пели Тид и Мис, даже Джос пел песню на своем наречии, накладывая на знакомый мотив незнакомые слова:

Но настанет наш час: зарыдает земля, До краев переполнит мир боль, Сбросят люди оковы тяжелого сна, И откроет глаза наш король!

И бессмертные витязи в бой поспешат! И не дрогнет рука короля! Поведет смелых в бой, Он поспорит с судьбой! И забудет о магах земля!..

Пусть подохнут от рук короля!..

Песня смолкла. В казарме повисла тишина. Десятники, не сговариваясь, встали и вышли.

За окном совсем стемнело. Погасли свечи в глиняных подсвечниках. Заснули прямо так, опершись на руки, уткнувшись в столы, люди. Кай не спал. Он, шатаясь, вышел на улицу, дошел до колодца. Сел на скамью.

В душе, в сердце, в голове стояла привычная тишина. Пели эту песню в его краях? Есть ли в его жизни люди, с которыми он так же сидел за ковшом сивухи, смеялся, которыми дорожил и которые дорожили им?

Он не помнил. Словно не только память вынули из головы, но и душу из тела. Пусто в голове, пусто в душе. Одиноко.

Утром старшинам было стыдно, что вчера по пьяному делу они расчувствовались. Рыжего и Луку выпороли прутьями «за запрещенные песни, неповиновение начальству и попытку сеять смуту». И снова Лука смотрел на Кая с ненавистью. Взгляд Северянин выдержал. Не пытался отводить глаза. Он искренне не понимал, в чем его вина. В том, что молча слушал песню? В том, что его молчание приняли за преданность магам?

Десятники, давшие спьяну слабину и позволившие петь запретную балладу, тоже смотрели на Кая волками. Им не за что было наказывать его, хоть и очень хотелось. Чувствуя их неприязнь, и остальные держались в стороне. Кай молчал и готовился к новой драке.

Днем были тренировки. Ночью была драка. Словно проверяя Кая на прочность, били остервенело. Снова набросили на лицо подушку, прижали руки и стали наносить удары кулаками. Увернуться он не мог, закричать тоже, поэтому напрягал мышцы, каменел под ударами, терпел.

Утром с трудом встал с кровати. Сам перевязал ребра разорванной рубахой и пошел на тренировки.

Старшины все поняли. Коршун и Лютый обменялись взглядами и сделали вид, что ничего не случилось. Кай тоже молчал. Новобранцев заставляли биться деревянными мечами, стрелять из луков, копья метать. Кай не мог биться, не мог натягивать тетиву, не мог кидать копье. Болели ребра, не давая дышать в полную силу. Но упрямство и злость, как верные друзья, продержали его на ногах до вечера. Ужин не лез в горло. Кай поковырял кашу и положил ложку на стол. Выпил воды и медленно пошел в казарму. У входа его ждали. Тид и его приятели-пираты. Кай пошел прямо, не пытаясь избежать встречи.

— Ты дохнуть собираешься? Нет? — спросил Тид. — Нам ребята порассказали о твоих приключениях. Ты кто такой? Человек?

— Вам не надоело? Вам и тем двоим сказочникам? Хотите проверить насколько я прочен? Прочнее многих.

— Никто не любит хвастунов, — усмехаясь, ответил белоголовый и кивком головы указал на Кая.

Мис и Джос сделали шаг навстречу.

— Стоять!

Все замерли.

Лютый обошел Кая и встал между ним и нападавшими.

— Мне плевать, чем вам не нравится Северянин, но если вы пришибете его, спросят с меня. Так что держите себя в руках. Иначе я кому-то руки укорочу. Для воина одной достаточно, чтобы топор держать. Я это устрою!

Он помолчал, обвел всех взглядом.

— Мы поняли друг друга?

Пират криво усмехнулся и пожал плечами, затем развернулся и пошел в казарму, приятели потянулись следом. Лютый подождал, пока последний скроется в дверях, повернулся к Каю:

— Нравится быть одиночкой? Удобно, когда от тебя никто не зависит? Хорошо. Только кто прикроет твою спину в бою, парень?

Десятник сплюнул под ноги и пошел прочь.

Ри

Он справился. Болезнь отступила. Ри вновь дышал полной грудью, чувствовал голод и жажду. Выжил. Радоваться или отчаиваться? Белая чума пощадила его, а это значит одно: он больше не чародей.

В камере было темно. Так часто случалось за последние дни. Тюремщики забывали о нем. Факелы гасли, затем их вновь зажигали. Посреди каменного мешка появлялась глиняная тарелка с похлебкой и кусок хлеба. Затем о нем вновь забывали. На день, на два? Не различить.