Читать книгу "Распутин. Вера, власть и закат Романовых - Дуглас Смит"

В Петербурге Распутин потерялся. Князю Владимиру Мещерскому, архиконсерватору, открытому гомосексуалисту и близкому другу царя Александра III, он несколько лет спустя говорил: «Тяжело жить здесь. Нет здесь нормальных часов, нормальных дней, ничего, кроме праздников, а это смерть души. […] Судьба забросила меня в столицу. Здесь так шумно, люди здесь разум теряют… Это шумная круговерть… От всего этого у меня голова пухнет»20.

Распутин называл себя слепцом на дороге. В городе было шумно, у него кружилась голова, но это привлекало его в той же степени, в какой и отталкивало. И все же, вкусив столичной жизни, Распутин уже не мог от нее отказаться. Жизнь бедного странника или деревенского учителя простых истин его более не привлекала. Привычки, которые сближали его с народом, независимость, свобода, пренебрежение условностями светского общества – все это здесь умерло. Власть оказалась слишком соблазнительной. Конечно, Распутин не забыл страннической жизни и отлично умел пользоваться тем, что было ему полезно. Гавриил боялся, что Петербург уничтожит Распутина, и оказался прав.

Матрена писала, что переезд в столицу стал центральным событием жизни отца, и городская жизнь со временем его развратила. Если поначалу жизнь Распутина мало чем отличалась от жизни в Покровском, то со временем отец стал все больше поддаваться искушениям и позволял себе «уступать соблазнам столицы»21. Но перемены происходили не вдруг. Вениамин так вспоминал первые дни Распутина в Петербурге: «Благочестивые люди, особенно женщины, стали восхищаться необыкновенным человеком, круг знакомства стал расширяться все больше… «Святой, святой», – распространялась о нем слава. И, голодный духовно, высший круг потянулся на «свет».

Князь Жевахов замечал, что, хотя петербургская элита и интересовалась религиозными вопросами, эти люди мало что знали о православии и редко общались с клириками. Они были наивны и легко поддались обаянию старца из Сибири с его странными манерами и загадочными пророчествами. Кстати, на самого Распутина богатство и статус, золоченые дворцы аристократов и пышные титулы не производили ни малейшего впечатления. И он ко всем обращался на «ты» вместо формального «вы»22. Феофан спешил всем показать свое открытие. Он начал водить Распутина в лучшие салоны Петербурга, которые в то время играли важную роль в культурной жизни столицы. Здесь собирались сливки общества – аристократы, церковники, представители мира искусства и культуры, журналисты, придворные и государственные чиновники. Разговоры в салонах часто велись на духовные темы.

Наибольшим влиянием пользовался салон графини Софии Игнатьевой (урожденной княгини Мещерской) и ее супруга, графа Алексея Игнатьева, товарища министра внутренних дел. В их большом особняке на Французской набережной собирались известные деятели Церкви, в том числе монах и впоследствии митрополит Серафим (Леонид Чичагов) и епископ Гермоген (Георгий Долганов), писатели и журналисты (например, Василий Скворцов, редактор монархической газеты «Колокол») и представители высшего общества (например, Любовь Головина и Александра Танеева). Многие из них стали сначала последователями, а потом злейшими врагами человека, которого Феофан представил им в салоне Игнатьевой. Графиня сама была склонна к мистицизму, поэтому в ее салоне часто обсуждали ее пророческие сны. В одном таком сне ей явился отец Серафим и сказал: «Великий пророк здесь среди нас. Его цель – раскрыть волю провидения царю и повести его по пути славы»23. Графиня не сомневалась, кто этот пророк: конечно же Распутин.

Распутин часто бывал в салоне баронессы Варвары Икскуль фон Гильденбанд, в ее роскошной квартире в доме 18 по Кирочной улице. Круг интересов баронессы был очень широк – от литературы и искусства до политики и дел Церкви. И гости в ее салоне были самыми разнообразными – великие князья и княгини, министры, социалисты, священники и толстовцы. Хотя сама она не считала Распутина святым, но он казался ей интересным и экзотичным, поэтому она ввела его в круг своих петербургских друзей. Ее забавляло то, что при встрече и расставании он всех целует, вне зависимости от социального статуса – в петербургском обществе это было не принято, но баронессе казалось, что простые русские люди в деревне именно так и поступают24.

Историк Владимир Бонч-Бруевич, изучавший русские религиозные секты, верный большевик и впоследствии личный секретарь Ленина, оставил подробное описание своей первой встречи с Распутиным в доме баронессы:

«Вскоре после восьми часов появился Распутин. Свободной и легкой походкой вошел он в гостиную Варвары Ивановны, где ранее, оказывается, он не бывал, и с первых же слов, идя по ковру, напал на хозяйку: “Что это ты, матушка, навесила на стены, как настоящая музея, поди, одной этой стеной пять деревень голодающих прокормить можно, ишь ты, как живут, а мужички голодают…” Варвара Ивановна стала знакомить Распутина с гостями. Он тотчас же расспрашивал, замужняя ли. А где муж. Почему приехала одна. Вот были бы вместе – посмотрел бы я вас, каковы вы есть, как живете… И очень весело, балагуря и шутя, непринужденно повел беседу […]

Мое внимание прежде всего обратили его глаза: смотря сосредоточенно и прямо, глаза все время играли каким-то фосфорическим светом. Он все время точно нащупывал глазами слушателей, и иногда вдруг речь его замедлялась, он тянул слова, путался, как бы думая о чем-то другом, и вперялся неотступно в кого-либо в упор, в глаза, смотря так несколько минут, и все почти нечленораздельно тянул слова. Потом вдруг спохватывался, смущался и торопливо старался перевести разговор. Я заметил, что именно это упорное смотрение производило особенное впечатление на присутствующих, особенно на женщин, которые ужасно смущались этого взгляда, беспокоились и потом сами робко взглядывали на Распутина и иногда точно тянулись к нему еще поговорить, еще услышать, что он скажет. После такого осматривания, когда он говорил совершенно о другом, обращаясь к другому лицу, он иногда вдруг резко поворачивался к тому, на кого он смотрел 15–20 минут тому назад, и, перебивая разговор, начинал протяжно говорить: “Нехорошо, мать, нехорошо, да… так жить нешто можно (…) любовь тебе нужна… Да… любовь нужна…” – и опять сразу перескакивал на другую тему или начинал быстро ходить по комнате, немного приседая и сгибаясь, быстро потирая руки. Все это производило на окружающих впечатление. Начинали шептаться и говорили, что он что-то угадал, что он сказал правду, что он многое видит, и начинало создаваться настроение нервно повышенное, которое можно наблюдать и в монастырях вокруг старцев и провидцев»25.

В 1912 году баронесса пригласила Зинаиду Гиппиус познакомиться с Распутиным. К этому времени он уже стал знаменит – или, скорее, печально известен – во всей России. Но Гиппиус и ее муж, философ Дмитрий Мережковский, отклонили приглашение. Гиппиус заявила, что в отличие от всех остальных ей не хочется примыкать к толпам любопытных, чтобы посмотреть на Распутина. Причем решение свое она считала проявлением уважения и к себе самой, и к Распутину26.

Но такие люди были в меньшинстве. Большинство людей не могло насытиться Распутиным, и в петербургских салонах стали появляться другие странные святые люди. Причина тому, как писал один журналист, была довольно проста: