Читать книгу "Слушай Луну - Майкл Морпурго"

Дома мама с дедулей Маком и тетей Укой все еще складывали вещи. В последние несколько недель они, по-моему, ничем другим и не занимались. Вся передняя была заставлена сундуками и чемоданами. Мы действительно уезжали. В последний раз мы поужинали все вместе – мама, дедуля Мак, тетя Ука и я – где и всегда, за длинным блестящим столом в столовой, который тетя Ука неукоснительно натирала до блеска каждый день. В центре стола возвышались два серебряных фазана, нестерпимо сверкавших в свете свечей, и четыре серебряных подсвечника, которые тетя Ука натирала тоже и которые она всегда зажигала перед ужином. На папином месте, как обычно, тоже стояли приборы. Таково было желание мамы; она хотела, чтобы все было наготове, когда он однажды вернется домой.

За ужином мы почти не разговаривали. Тетя Ука то и дело всхлипывала и промокала глаза и нос салфеткой, что явно выводило маму из себя. Дедуля Мак время от времени принимался откашливаться – думаю, только ради того, чтобы нарушить молчание. Но, в отличие от всех нас, он хотя бы попытался завязать беседу.

– Я слышал, это отличный корабль, Марта, – сказал он, – едва ли не самый большой из всех, и быстроходный. Кто-то мне говорил, он завоевал Голубую ленту – это награда, которая присуждается самому быстроходному кораблю в Атлантике. Четыре трубы. Я его видел. Очень красивый корабль, такой величественный. Огромный. Основательный. Второго такого нет. И комфортабельный, роскошный, если верить рассказам.

Мама была слишком поглощена своими мыслями, чтобы слушать. Она очень беспокоилась, как бы чего-нибудь не забыть. Аппетита у нее тоже не было.

– Ука, ты точно уложила мое серое пальто с позументами? Я же тебе говорила, оно понадобится мне осенью. И мой халат с павлинами, он непременно мне нужен. А фотоальбом? Мы забыли фотоальбом, я точно знаю, что забыли!

– Все уложено, Марта, – заверила ее тетя Ука, – я своими руками завернула его и положила в багаж. Он в маленьком сундучке. Честное слово, Марта, все уложено. А твой халат с павлинами я положила на самый верх, вместе с домашними туфлями, чтобы тебе не пришлось их искать, когда ты откроешь сундук. Не надо так волноваться.

– Это точно, Ука? Ты в последнее время вечно все забываешь.

– Это точно, Марта, – отозвалась тетя Ука.

Привычная к маминой тревожности и раздражительности, тетя Ука была бесконечно с ней терпелива, но я видела, что ей очень нелегко мириться с мыслью о нашем завтрашнем отъезде, поэтому через несколько секунд она вышла из столовой, залившись слезами.

– Какая муха ее укусила? – удивилась мама, даже не догадываясь, как это частенько с ней бывало, о том, что творится на душе у тети Уки. Ука обожала маму и всегда для нее столько делала, а мама словно и не замечала Уку. Мама воспринимала дедулю Мака и тетю Уку как нечто само собой разумеющееся. Она никогда не обижала их, нет, во всяком случае, намеренно, – чего не было, того не было. Это было не в мамином характере. Но она бывала невнимательна к окружающим, порой даже до бессердечия, и я видела, что такое отношение их задевало, особенно тетю Уку.

Я вышла следом за тетей Укой. Та сидела на нижней ступеньке лестницы, обхватив голову руками. Я присела рядом с ней.

– Не переживай так, Ука, – сказала я ей. – Не успеешь ты оглянуться, как мы уже вернемся, все вместе: мама, я и папа тоже. Ты от нас так легко не отделаешься.

Мои слова окончательно ее подкосили, и она разрыдалась, положив голову мне на плечо. Это было странное ощущение. Мне вспомнилось, как часто я сама горевала и плакала, чувствуя себя бедной и несчастной то из-за одного, то из-за другого. Сколько раз я сидела на этой самой ступеньке, и тетя Ука приходила, и присаживалась рядышком со мной, и, обняв, утешала меня, пока мои слезы не иссякали. И вот теперь я делала то же самое для нее.

– Ты ведь будешь хорошей девочкой, Мерри, правда? – хлюпая носом, спросила она. – Не огорчай маму. И держи ноги в сухости. Я слышала, там, в Англии, в этом их Лондоне, все время идет дождь. Не вздумай вымокнуть и простудиться, ладно?

– Хорошо, Ука, – ответила я. – Я не буду простужаться, честное слово.

Несколько дней спустя, при обстоятельствах, которых я не могла ни предвидеть, ни вообразить в своих самых страшных кошмарах, я вспомню наш последний разговор с тетей Укой на лестнице. Вспомню о том, что у меня не получилось выполнить обещание, как и множество других таких же обещаний, которые я давала ей за годы, и что, по крайней мере на этот раз, моей вины тут не было. Иногда сдержать свое слово невозможно.

Через несколько минут мы вернулись обратно в столовую: дедуля Мак вслух зачитывал что-то из газеты. При виде нас он умолк на полуслове. Судя по всему, речь шла о чем-то таком, чего, по его мнению, мне слышать не следовало. Однако я уловила обрывок маминой фразы.

– Все будет в порядке, Мак, – это просто глупые слухи, россказни, и ничего более. Мы отплываем завтра утром, и точка, что бы ни писали газеты. У нас нет другого выбора. Мы должны. Все будет хорошо.

– Что случилось, мама? – поинтересовалась я.

– Ничего, дорогая, – пренебрежительно отмахнулась мама, – ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться, да и мне тоже, если уж на то пошло. А теперь, Ука, давай-ка укладывать ребенка. Нам завтра с утра рано вставать.

Ночью я так толком и не смогла уснуть. За моим окном в темном небе среди верхушек деревьев проплывала луна. Я напевала моего любимого Моцарта, «Анданте грациозо», повторяя его снова и снова. И вслушивалась. Там был папа. Я слышала, как он тоже поет.

Дедуля Мак был прав. Корабль оказался не просто большой, он оказался гигантский, в два раза больше того, на котором уплыл папа, и в десять раз роскошнее. Он возвышался над причалом, и по сравнению с ним доки и все остальные корабли казались просто лилипутскими. Это был самый великолепный, самый грандиозный корабль из всех, что мне доводилось видеть в моей жизни. Даже погрузочные краны будто склонялись перед ним, трепеща от одного его присутствия.

Дедуля Мак с тетей Укой нашли нам носильщиков и вместе с нами поднялись по трапу на палубу. Внутри корабль оказался настолько же шикарным, насколько был громадным, и, по моим представлениям, куда больше походил на дворец, нежели на океанский лайнер. По палубе туда-сюда бегали взбудораженные люди, все куда-то спешили, словно сами толком не понимая куда. Стая заполошных куриц, вот они кто, подумалось мне тогда. Повсюду вокруг меня перекрикивались, смеялись и плакали, и все это сливалось в нестройный хор посреди общей неразберихи.

Все моряки, носильщики и горничные были в униформе. За всю мою жизнь мне столько раз не отдавали честь и не делали книксенов, причем все это сопровождалось улыбкой и словами: «Добро пожаловать на борт, мисс». Повсюду были люстры и зеркала, позолота и устланные ковровыми дорожками лестницы, лакированное дерево и натертые до блеска латунные поручни.

Думаю, без дедули Мака и тети Уки, которые все это время были рядом, мы с мамой окончательно заблудились бы и ни за что не нашли нашу каюту. В толпе пассажиров, запрудивших коридоры, наши носильщики то и дело исчезали из виду, а коридоры все никак не кончались и не кончались. Носильщики все норовили убежать вперед, и дедуле Маку приходилось постоянно окликать их. Тетя Ука все это время крепко держала меня за руку, как всегда делала в Нью-Йорке, когда мы с ней переходили дорогу. Теперь же она сжимала мою руку из опасения, как бы я не потерялась, не отстала и не была сбита с ног. Но еще – я это чувствовала, – тетя Ука понимала, что миг расставания все ближе и ближе, а она не хотела, чтобы он наступал, не хотела со мной расставаться. Во всяком случае, я точно так же крепко цеплялась за ее руку именно по этой причине.