Читать книгу "Дар - Даниэль Глаттауэр"

Когда Мануэль по четвергам приползал после тренировки, он был чаще всего весел и общителен. И с недавних пор у нас вошло в обычай устраивать час болтовни, во время которого я узнавал чуть ли не все о его товарищах по команде и противниках, о структуре игры, тактике, все больше овладевал правилами, так что мог уже все бросить и в рамках второй профессии наняться в команду «Торпедо-15», если они там заинтересованы в усилении их Лиги старых наркоманов.

В этот унылый четверг в редакции, ввергнутой в шоковое оцепенение из-за неразберихи с пожертвованиями, я уже предвкушал приход Мануэля с тренировочными новостями и разборкой баскетбольных эпизодов. Однако на сей раз он явился с опущенными плечами, а когда взглянул на меня, то не сдержался и начал громко всхлипывать. Какое-то время его ничем нельзя было успокоить.

– Эй, парень, что стряслось? У тебя что-нибудь болит? – спрашивал я.

– Нет.

– Кто-нибудь тебя обидел?

– Нет.

– Что тогда?

– Махи ушел.

– Кто такой Махи?

– Махмут, наш атакующий защитник.

Правильно, теперь я вспомнил. Мануэль был разыгрывающий защитник, который формирует ход игры, тогда как атакующий защитник специализируется на бросках с дальней дистанции. Мануэль уже неоднократно рассказывал об этом бедовом парне Махмуте. Если где-то на горизонте замаячит корзина, этот мальчишка гарантированно вбросит туда любой мяч, какой попадется ему в руки.

– Что значит «ушел»? Откуда ушел? Куда ушел?

– Я не знаю. Он сбежал.

– Как сбежал? Из дома? От своих родителей?

– Нет, со своими родителями. Они сбежали, потому что им грозит выдворение из страны.

Это звучало совсем нехорошо. Когда Мануэль немного успокоился, он рассказал.

Махмут Паев был из Чечни. Лет шесть тому назад его родители бежали вместе с ним в Австрию и подали прошение на статус политических беженцев. Проведя какое-то время в лагере для беженцев, семья перебралась в общежитие для иностранцев. Махмут ходил в школу, был там, по рассказам, одним из самых способных, свободно говорил по-немецки, и все к нему хорошо относились, даже девочки, хотя у него были оттопыренные уши, как паруса катамарана. В команде «Торпедо-15» он из-за своих дальних бросков был уже маленькой звездой – ось Мануэль – Махмут была, так сказать, стержнем команды, оба мальчика понимали друг друга на лету.

В последние недели он не раз намекал, что, возможно, скоро не сможет приходить на тренировки, потому что их прошение о статусе беженцев было отклонено. Поначалу этого никто не понимал: с каких пор для игры в баскетбол требовался статус беженца, разве это не свободный спорт для всех? Тогда тренер объяснил своим взволнованным питомцам, что Паевы не получили разрешение на пребывание в Австрии и должны быть высланы к себе на родину. На последней тренировке Махмут сказал Мануэлю буквально следующее: «Если нам придется возвращаться назад, то пусть уж лучше полиция застрелит моего отца, потому что дома его все равно убьют на месте».

Так, и теперь дело дошло до того, что Махи больше не появился на тренировке.

– Это плохо. Я понимаю, тебя это доконало, – сказал я, отдавая себе отчет в том, что утешительный фактор этих слов ограничен.

– Мы должны что-то сделать, – ответил Мануэль.

– Что ты имеешь в виду? Что мы можем сделать? – спросил я.

– Ты должен что-нибудь сделать, – конкретизировал он.

Это заявление меня несколько озадачило, поскольку я не считался таким уж большим волшебником по части обнаружения беглых семей чеченских беженцев.

– Ты должен об этом что-нибудь написать, чтобы Махи смог здесь остаться, – заявил Мануэль.

Это была нетрезвая идея, по моему мнению. Однако взгляд хищной кошки, который он устремил на меня и который сильно напомнил мне о его матери, дал понять, что пространство вдоха для того, чтобы сказать «нет» – а мне, к сожалению, пришлось сказать «нет», – было очень тесным. Мне требовались по-настоящему убедительные аргументы. Выбор был такой:

1. Подобные трагедии не были единичными случаями. Первые из них даже широко обсуждались через СМИ. Но это никак не повлияло на закон об иностранцах. Кто получил отказ в статусе беженца, должен вернуться на родину, тут ничем не поможешь. Журналисты могут усердствовать сколько угодно и гнать волну любой высоты. Мир жесток, и эту жестокость не позволят пресечь внезаконными актами человечности, иначе такая жестокость становится слишком заметной и порождает недовольство, а этого политика допустить не может. Приблизительно так действовал этот аргумент.

2. В «Дне за днем» я связан по рукам и ногам. Даже если бы я захотел, мне не дали бы написать об этом. За социальные репортажи отвечает София Рамбушек. А «Пестрые сообщения дня» в последнее время стал отбирать для публикации сам шеф лично. Я же здесь, в редакции, по должности кто-то вроде ковырятеля в носу. Этот аргумент хотя и был самым обоснованным, но в то же время служил доказательством моей личной никчемности, поэтому он исключался.

3. Даже если бы мне было разрешено или я просто взял бы на себя свободу сообщить об этом, передо мной встал бы один основополагающий вопрос, и он гласил: а о чем я, собственно, должен сообщить? Семья скрылась, предположительно она нашла приют в Вене у своих земляков. Даже если бы мне удалось разведать, где они укрываются, напиши я об этом – их тотчас возьмут, арестуют и позднее вышлют.

Вот такие были три возможности, но я инстинктивно выбрал четвертую и сказал:

– До тех пор, пока я не знаю, где скрывается Махмут со своими родителями, я не могу об этом писать. Ведь мне нечего сказать даже об их самочувствии.

– Чувствуют-то они себя хорошо, – сказал Мануэль.

– Кто сказал?

– Махи.

– А ты откуда знаешь? – спросил я.

– Он мне это написал. Он прислал эсэмэс.

– Да? – Тут я даже растерялся. – Что ж ты мне не говоришь?

– Я только что тебе сказал, – напомнил он.

– И где он прячется?

– Этого я не знаю. Он не скажет, иначе его оттуда заберут.

– Покажи мне эсэмэс.

Мануэль протянул мне свой мобильник. Текст гласил:

«Привет, Мани, как дела? У меня все хорошо, я в надежном месте. Мне нельзя говорить, где я. Но там, где я, люди к нам относятся хорошо, и даже всегда есть спагетти. Но я все равно хочу домой. Не в Чечню, там я никого не знаю. И там моему папе пришлось бы скрываться и нам было бы нечего есть, хоть сдохни. Пожалуйста, скажи своему дяде из газеты, пусть поможет нам. Пожалуйста!!! Ведь в ноябре у нас финальная встреча с «Union CS». Я должен играть, потому что на кон поставлено все. Твой Махи».

Мне нужна была короткая пауза, чтобы перевести дух. Мне ведь зачастую бывает достаточно нескольких точных слов, чтобы пришлось душить нагрянувшие ни с того ни с сего слезы. Это я унаследовал от мамы, у меня это в крови, пусть даже в форме остаточного алкоголя, который всегда настраивал меня на сентиментальный лад.