Читать книгу "Всеобщая история любви - Диана Акерман"

Некоторые ученые считают Овидия порнографическим писателем, интересовавшимся только любовными завоеваниями. Забавно, что и спустя столько времени люди все еще возмущены его откровенностью. Некоторые возмущаются его бравадой. Как и Шекспир, Овидий обещает своим подружкам, что благодаря его стихам они станут бессмертными. И, знаете ли, он оказался прав. Мы все еще вздыхаем, читая про его любовницу, Коринну, искусительницу и героиню его ранних «Любовных элегий». Хотя мы и не знаем, кем она была на самом деле, но возможно, она была его первой женой. Они были двумя молодыми людьми, «двумя подростками, исследующими полный опасностей мир взрослых страстей и искушений, играющими в особые игры сначала с обществом, а потом – через “опасные связи” – друг с другом…». В произведениях Овидия можно найти полный спектр любви – от целомудренного обожания до непристойного потворства своим страстям. Хотя Август и запретил «Науку любви», она пережила века как блистательно проницательное размышление о любви, тщеславии и искушении.

Украшая досуг

Чем больше и разнообразней становился Рим, прирастая новыми землями, чем изобретательней становились его жители, тем больше возможностей открывалось и для любви. Отчасти это объяснялось тем, что поиски развлечений стали разновидностью времяпровождения. Если греки стремились совершенствовать тело гимнастикой, то римляне совершенствовали досуг. Он мог быть шумным и отличаться новизной, но непременно устраивался на широкую ногу. Римские женщины располагали большей свободой, что добавляло им самоуверенности и самоуважения. Греческие женщины были настолько привязаны к дому, что у них было мало возможностей встретить мужчин, с которыми они могли бы завязать роман, даже если они этого и хотели. А вот у римских женщин было и время, и возможности для интрижек. Да и мораль была достаточно гибкой, чтобы их романы находили понимание, даже если официально они и не дозволялись. Женщины привилегированного класса были одержимы собственной внешностью, посвящая все утро прическам, макияжу и выбору идеальных аксессуаров для своих нарядов. Днем они обедали, ходили за покупками, занимались домом, а потом обновляли свой макияж и готовились к ужину. Мода всегда была признаком принадлежности к высшему классу, равно как и умение оригинально развлекаться, но они были одержимы и тем, чтобы усилить и подчеркнуть свою физическую привлекательность. Украшательство могло быть разновидностью рекламирования, а новым товаром, который они могли предложить, была их ценность и желанность.

Власть зиждется на порядке. Любовь анархична. Мы хаотичны и эмоциональны, всеми силами стараясь навязать свои порядки всему, что нас окружает, и покарать тех, кто не живет в соответствии с нашими идеалами. Прогуливаясь этим утром, я почувствовала аромат куста жимолости, благоухавшего так сладостно и приятно, что я обернулась, чтобы посмотреть, откуда исходит этот запах. Я не собиралась сворачивать с пути ради удовольствия, но ничего не могла с собой поделать. Так и любовь отвлекает человека от самых важных планов, от самых выверенных путей, от самых ясных целей. Римское представление об общественном порядке укреплялось, но и царство любви – тоже. Как бы Август ни пытался законодательно утвердить нравственность, он боролся с мятежной страстью, которая для людей настолько естественна, что, по сути, он воевал с природой. Для римлян любовь не была достаточно веской причиной для брака, но все понимали, как она сильна, и, как бурная река, способна смести с пути все трудности, преодолев и закон, и смерть.

Средние века

Рождение рыцарства

В Средние века Франция была полна парадоксов. Чума, голод и грязь были неизменными спутниками людей. Так называемых ведьм регулярно сжигали на кострах, всякого рода еретиков пытали и изгоняли. Аристократы шли войной друг на друга, словно разыгрывали партию в шахматы. Воюя, они уничтожали урожаи, терроризировали города и целыми семьями убивали многочисленных безвинных людей. Шайки разбойников рыскали по деревням, грабя и сжигая все на своем пути. Никто не чувствовал себя в безопасности – ни от природы, ни от других людей. В то же время в Европе постепенно складывалась цивилизация, основанная на новом мироощущении. Население росло, строились новые города, земледелие, благодаря усовершенствованным плугам и другим орудиям, было на подъеме, купцам было чем торговать, ремесленники работали в городах, а паломники путешествовали по суше и по рекам.

Мир пришел в движение. Неслучайно на церквях стали появляться шпили. Вся эпоха была пронизана символизмом шпиля, соединяющего землю и небо, конкретное и абстрактное: приземистые, бросающиеся в глаза лачуги – воплощение материальной приземленности, бедности и утомительного труда, – и возвышенные реалии невидимого града. Придет ли избавление от земных трудов и невзгод? Неужто жалкая жизнь окончится лишь преисподней? Людей манили небеса, которые они представляли себе чистыми, светлыми, благоуханными и ярко сияющими. (Испокон века женщины, хоть и воспринимались созданиями нечистыми, почему-то были обязаны поддерживать чистоту дома. Люди судили женщину по тому, насколько чистым был ее дом, а члены семьи – опрятными. От женщин требовалось быть «чистыми» и в сексуальном смысле.)

Если говорить об этимологии, то слово шпиль (spire) – это стрелка, росток, побег. Шпили соборов той эпохи, изваянные в камне и украшенные цветочными почками, несли весть о том воскресении, которое сулила весна. Весной я часто проходила около соборов и смотрела на их шпили сквозь ветви деревьев с точно такими же набухшими почками, как и тогда. Наверняка в Средневековье прохожие точно так же поднимали глаза, и эта символика несла им утешение. Сохранились письменные свидетельства о том, что в пасхальные дни крестьяне, толпясь в церковных дворах, устраивали там шумное языческое ликование, что вызывало гнев священников. Однако людей притягивало неземное. Они надеялись, что на небесах избавятся от тягот повседневной жизни, найдут отдых и утешение. Это было время чрезвычайного подъема духовности. В этой атмосфере контраста между приземленным и возвышенным возник ритуализированный кодекс поведения под названием «рыцарство»[17], призванный примирить сферы военного дела и религии, дав им общего врага. Ощущалась потребность в таком нравственном толковании, которое позволило бы Церкви терпимо и искренне относиться к воинам, а воинам – без душевного смятения отстаивать собственные ценности. Воины, став рыцарями своего сеньора, теперь, как предполагалось, боролись за правду, добродетели, благочестие и веру. В ходе торжественной церемонии посвящения рыцарь должен был очистить свою душу исповедью, причаститься и принести священные обеты. И после этого он был свободен убивать за святое дело.

Нелегко было жить рыцарям, единственным делом которых оставалась война. А сражаться им приходилось в рукопашном бою, в доспехах, которые не отличались гибкостью и весили около двадцати килограммов. Главным оружием были копья, мечи и боевые топорики. Их использовали и в таких ситуациях, когда два всадника на полном скаку неслись навстречу друг другу. В результате столкновения по крайней мере один из двух всадников падал на землю, подняться с которой ему было не проще, чем опрокинутой черепахе вернуться в прежнее положение. Рыцарь должен был обладать недюжинной силой и энергией, и, если он в полной мере не проявлял доблести, он был обречен носить на себе клеймо неженки. Рыцарей часто ранили, их раны нагнаивались. Выживали только самые молодые и крепкие. Чтобы воинство не превратилось в потенциально опасную, неуправляемую силу, кодекс поведения требовал от рыцарей быть при общении с мирными жителями учтивыми и любезными. Денди последующих эпох, эффектно бросавшие свои плащи поверх луж, чтобы женщины могли перейти через них, не запачкав ног, унаследовали свою галантность от рыцарей. Слово рыцаря было его обязательством и гарантией; нарушить его – значило совершить предательство. Во всяком случае, это входило в кодекс чести. Однако нередко идеал отличался от реальности. Воины оказывались профессиональными бандитами, разрешавшими споры насилием; иногда они убивали и грабили своих сеньоров, за которых сражались, или, воспользовавшись своим рыцарственным обличьем, соблазняли девушек, которых они совращали или насиловали. По воспоминаниям одного рыцаря, Жоффруа де Ла Тура Ландри, он и его дружки могли ворваться в деревню, наговорить небылиц местным девушкам, чтобы склонить их к любви, и ускакать, как банда сутенеров в доспехах.