Читать книгу "Краткая история аргентинцев - Феликс Луна"

В концепции народного суверенитета, идея, что народ может назначать своих представителей в случае отсутствия законных властей, была заменена тезисом Руссо, согласно которому большинство, по крайней мере в теории, господствует на различных выборах, ассамблеях и производит назначение лиц на должности. Конечно, все эти изменения происходили медленно и проводились в жизнь посредством правительственных решений, направленных на формирование республиканского и демократического общества.

Во-вторых, и уже не в теории, а на практике, распад вице-королевства оказал большое влияние на всех его жителей. Не будем забывать, что вице-королевство было чем-то вроде наброска великой страны. На огромных территориях, вошедших в его состав позднее сформировалось четыре нации. Тем не менее его главным недостатком была именно обширная территория; вице-королевство состояло из очень непохожих друг на друга частей, чей климат, население, менталитет жителей, их занятия и интересы были различными и в некоторых случаях прямо противоположными. Поскольку вице-королевство просуществовало всего тридцать лет, ему не хватило времени для соединения разрозненных частей в нацию, обладавшую общим самосознанием.

Мы уже знаем, что начиная с 1810 г. территориями, где революция встретила сопротивление, были Верхнее Перу, Парагвай и Монтевидео. Именно эти регионы стремились отделиться от вице-королевства. Процесс отделения занял около двадцати лет и был необратим. Верхнее Перу, вошедшее в юрисдикцию Буэнос-Айреса в 1776 г., продолжало сохранять связи с Перу и старалось держаться подальше от столицы. Поэтому сопротивление войскам Буэнос-Айреса было поддержано народом, и Верхнее Перу стало последним испанским оплотом в Южной Америке. Здесь испанское сопротивление продолжалось до 1824 г., когда битва при Аякучо положила ему конец. Причем в этой битве сражались не войска Буэнос-Айреса, а армия Симона Боливара, пришедшая с севера. Это позволяло думать, что Боливар будет защищать независимость региона от Буэнос-Айреса. Именно так была рождена Боливия.

Парагвай потратил на самоидентификацию больше времени и провозгласил свою независимость только в 1846 г. В свою очередь Восточный берег, который с 1815 г. страдал от постоянных нападений португальцев, стал ареной войны между Аргентинской республикой и Бразильской империей. Война завершилась провозглашением независимости Восточного берега, получившего название Восточная республика Уругвай.

Все эти центробежные тенденции начали проявляться с окончанием власти испанцев, мирно управлявших жизнью в таких разных регионах. Неконтролируемый революционный процесс разделил эти территории.

Военные аспекты

С 1810 г. росли военные потребности Буэнос-Айреса. Этому городу лавочников и торговцев после английских вторжений, создавшему собственные вооруженные силы, пришлось приложить огромные военные усилия для торжества революции. Действительно, именно Буэнос-Айрес вел за собой революцию. Ранее мы говорили, что признание его лидерства в провинции сопровождалось оговорками, сопротивлением, проволочками. Наибольшее сопротивление оказывали крупные города, такие, как Сальта или Кордоба, а быстрее всего признали и приняли хунту Буэнос-Айреса интендант-губернаторства и входившие в них города.

В любом случае из-за консервативного характера провинциального общества новые концепции, шедшие из столицы, были приняты не сразу, и главную тяжесть революции вынес на своих плечах Буэнос-Айрес. Хотя в Кордобе и Тукумане матери отдавали сыновей в армию патриотов, именно Буэнос-Айрес придавал динамизм революционному процессу.

Исходя из новых потребностей, Буэнос-Айрес начал обретать военный облик в одежде, языке, стиле поведения жителей, чего раньше не было. Эти изменения ускорились с 1812 г. после прибытия сюда Хосе де Сан-Мартина и Карлоса де Альвеара — первых профессиональных военных на службе революции. Предыдущие военачальники были любителями; Бельграно, например, был адвокатом, и его назначили генералом за неимением других кандидатур. Единственным бригадным генералом, и при этом малоуспешным, был Мигель де Азкуэнага.

Сан-Мартин и Альвеар настаивали на том, чтобы юноши из хороших семей вступали в армию в качестве офицеров, и действительно, вскоре стало модно быть военным. Дети из таких семей, как Эскалада, Балькарсе, и им подобных становились офицерами, и эта сфера деятельности, которой до этого занимались любители, превратилась в серьезное профессиональное занятие, поскольку война также обещала быть серьезной и, кроме того, продолжительной.

Милитаризация общества подорвала традиционные устои. Хосе Мария Пас, который служил практически во всех армиях патриотов начиная с 1813 г., рассказывает в своих воспоминаниях, что не помнит ни одного случая покупки лошадей, — каждый раз, когда были нужны лошади, их просто конфисковывали. В лучшем случае хозяину давали расписку, а деньги по ней он мог затем пытаться требовать неизвестно с кого. В сравнении с предыдущим порядком, когда, к добру или нет, испанские власти с помощью различных структур и инстанций поддерживали уважение к собственности, разница была значительной.

Новое положение дел благоприятствовало появлению военных вождей — каудильо. Когда общество передает часть своего имущества вооруженным людям, потому что они защищают революцию, оно делает первый шаг к появлению победоносного каудильо, который в определенный момент ударит саблей по столу и скажет: «Здесь командую я!»

Другим новым явлением, также очень интересным, стал антииспанизм. И в 1810 г., и позже, когда разрыв с Испанией стал более явным, так как революция продолжалась, несмотря на возвращение Фердинанда VII на испанский престол; когда посланники испанского правительства не могли договориться с представителями Буэнос-Айреса, — одним словом, когда независимость представлялась неизбежной, — царило неприятие всего испанского.

Испанец был противником, и поэтому полагалось относиться к нему враждебно. Это чувство вражды проявилось очень широко, например в литературе. И хотя романтизм как направление появится лишь спустя несколько лет, уже тогда существовало отрицание испанского искусства и классических форм.

Иногда отторжение было очень конкретным. Например, уже Первая хунта приказала изгнать всех холостых испанцев из Буэнос-Айреса, что естественно принесло проблему разорванных помолвок и разрушенных семей; вопрос стоял так остро, что на хунту оказывалось огромное давление для отмены этой меры. Тогда, как это обычно происходит в нашей стране, декрет дополнили другим, делавшим исключение для холостых испанцев, которые доказали свою верность революции, для тех, у кого были рекомендации, и т.д. В конце концов эта мера так и не была реализована.

Теперь встает вопрос: как стала возможной такая вражда по отношению к испанцам, если 95% населения были испанцами или детьми испанцев? Я думаю, что это новое общество нуждалось в некоем самоутверждении, и, чтобы достичь этого, нужно было восстать против своего прародителя, убедив себя в том, что он был тираном, деспотом, плохим и т.д. Это психологическая реакция, которую можно понять.

Непокорность креолов по отношению к испанским отцам и дедам была заметной. Английский путешественник Брекенридж писал в 1819 г., что на модном бульваре Аламеда, можно было увидеть причудливые группы бедно одетых людей, которые уныло разговаривали между собой; это испанцы, прежде богатые и уважаемые торговцы Буэнос-Айреса, а теперь отверженные в результате революции и к тому же обедневшие из-за прерванных связей с торговцами Кадиса.