Читать книгу "Расколотый разум - Элис Лаплант"

В любом случае я знаю, что сестра считает иначе, но твои интересы для меня превыше всего.

Полиция много раз вызывала тебя на допросы. Знаю, что, если бы у них что-то было на тебя, они бы тут же без колебаний признали тебя вменяемой.

Я очень за тебя волнуюсь. Знаю, я не всегда выражаюсь дипломатично. И, как мы обсуждали уже много раз, я не отец. Я не сладкоречивый корпоративный юрист по финансовым вопросам, я ворчун. Но мне не все равно.

По закону, как ты когда-то знала (и, может, ты все еще помнишь это, когда твои мысли проясняются), недееспособность необходимо устанавливать для каждого отдельного случая. Может, ты и не в состоянии самостоятельно одеться, но ты в состоянии принять решение, где хочешь жить. Я признаю это.

То, что ты доверила управление финансами Фионе, с одной стороны, было мудрым решением. Ты осознала, что не можешь действовать в своих интересах. У тебя есть внушительные сбережения, и не стоит ими рисковать. Это был верный шаг… Почти.

Это я так витиевато подвожу к тому, что хочу, чтобы тебя признали умственно неполноценной. Для твоей же юридической защиты. Как раз самое время.

А еще я не уверен в том, что Фиона – лучшая из тех, кто может присматривать за твоими деньгами. Определенно, она с этим справляется. Но можно ли ей доверять? Мне было бы спокойнее, если бы у меня были копии выписок с твоих счетов. Можем ли мы устроить такое?

Попытайся читать эти строки, помня, что я желаю тебе только добра. Умственная неполноценность – всего лишь ярлык. Он не имеет ничего общего с твоим реальным состоянием. Тебе не станет вдруг хуже, если суд или закон признает тебя такой. Ты будешь тем же самым человеком. Ты избежишь больших проблем и затрат, приняв это решение. Так лучше, чем ждать, пока к тебе снова придет полиция или даже выдвинет обвинение.

Я вернусь завтра и попытаюсь еще раз. Поверь, я действительно хочу помочь.

Твой любящий сын,

Марк

* * *

Сегодня умерла моя мать. Я не плачу, потому что пришел ее час. Ничего не поделаешь. Ничем не поможешь.

«Ох, Мэри!» — говорил мой отец, когда она делала что-то невообразимое: танцевала канкан на стуле во время официального приема, забрасывала камнями голубя на глазах у перепуганных прохожих. Ох, Мэри! Их любовный дуэт.

Такой очаровательный мужчина, мой отец. У него был ровный характер, как сказал бы Торо. Как он в итоге оказался с моей матерью? Она флиртовала с гомосексуальными священниками, нагло врала и открывала бутылку виски каждый день в четыре часа. И вот она умерла.

Мой вылет в Филадельфию задержали, поэтому, когда я приехала в хоспис, кровать уже была пуста – кто-то не удосужился проверить, что я уже в пути. Я села на полосатый матрас. Разве это имеет значение? Нет. Не думаю, что она хоть в каком-то смысле знала меня.

Под конец она бредила. Ярая католичка, в последние месяцы она отринула Христа и Богоматерь ради дев-мучениц. Тереза Авильская, Екатерина Сиенская и святая Лючия были всегда с ней рядом. Она хихикала, махала салфеткой и предлагала им кусочки еды. Они были постоянно голодны и невероятно остроумны, судя по смешкам моей матери и постоянным попыткам накормить их.

Она не утратила своего озорства. Ничуть. Однажды она припрятала пакетик с кетчупом с ланча и выдавила его на ладони, у полулунных костей, и на щиколотки, у таранно-ладьевидной кости. Горькие, отдающие уксусом стигматы. Помощница медсестры закричала, к очевидному удовольствию моей матери. Она хлопнула по ладони невидимого сообщника.

Добило ее падение. Оно ее обезвредило. Ее ноги подогнулись, пока она ковыляла от кровати к туалету. Она рухнула на пол, ей помогли, но все же это было начало конца.

В тот же вечер у нее начался жар. Всю ночь она общалась со своими святыми. Но это был не тот бред, что обычно: она прощалась. Она целовала дев напоследок, ласково и подолгу обнимала их. Она махала на прощание докторам, медсестрам и санитарам. Она махала посетителям хосписа в коридоре. Попросила большой стакан шотландского виски и получила его. Над ней провели последние обряды. Прощайте, прощайте!

Моего отца она даже не упомянула. Как и меня.

Она до последнего любила грубые шутки. Когда санитары пришли за ее телом, один из них заметил странный бугорок между ее грудей. Осторожно он запустил руку под ее рубашку, вскрикнул и отпрыгнул, тряся рукой. «Тебя что-то укусило?» – улыбаясь, спросил его напарник. Именно так: вставная челюсть моей матери. Красавица в молодости, она никогда не теряла веру в свою привлекательность. Поэтому последним ее действием было поставить ловушку туда, куда, по ее мнению, кто-то мог полезть.

Медсестра рассказала мне все это, и я улыбнулась. Интересно, что останется в моих мыслях в самом конце. К каким простым истинам я обращусь? Какие злые шутки я сыграю и над кем?

– Дженнифер.

Кто-то трясет меня. Медсестра.

– Дженнифер, время принять таблетки.

Нет, мне нужно позвонить в похоронный зал. Подготовить все к кремации. Ведь мне невыносима мысль о погребении в землю. Прах к праху – вот то, что нужно. Участок уже оплачен. Отец уже там. Любимый муж и отец. Все, что нужно, – сделать вторую гравировку на надгробии. Я могу заказать надпись на завтра и успеть на вечерний самолет. Назад к операциям, Джеймсу и детям.

– Дженнифер, ты в Чикаго. Ты дома.

Нет. Я в Филадельфии. В хосписе «Милосердие». С телом матери.

– Нет, Дженнифер. Твоя мать умерла давно. Много лет назад.

Это невозможно.

– Но это так. А теперь прими таблетки. Вот вода. Хорошо. Может, прогуляемся?

Она протягивает руку. Я беру. Изучаю. Когда я не могу заснуть, когда мне не по себе, я даю вещам имена. Пытаюсь запомнить то, что важно. И использую их правильные названия. Названия – очень полезная вещь.

Пробегаю пальцами по ладони. Это крючковидная кость. А это – гороховидная. Трехгранная, полулунная, ладьевидная, головчатая, трапециевидная. Пястные кости, проксимальные фаланги, дистальные фаланги. Сесамовидные кости.

– У тебя очень ласковые руки. Думаю, ты была хорошим врачом.

Может быть. Но необязательно хорошей дочерью. Когда ты говоришь, это случилось?

– Больше двадцати лет назад. Ты рассказывала мне.

Я скорбела?

– Не знаю. Меня тогда не было рядом. Наверное. Ты не из тех, по кому все сразу видно.

Я все еще держу ее за руку, перебирая пальцы. То, что важно. Истины, которых все придерживаются до самой смерти. «Эти штуки делают нашу жизнь такой, какая она есть, – частенько говорила я на своих лекциях, указывая на фаланги. – Отнеситесь к ним с надлежащим почтением. Без них мы – ничто. Без них мы едва ли люди».

* * *