Читать книгу "Заградотряд - Сергей Михеенков"

Брыкин, услышав ответ Хаустова, едва не выронил из озябших рук лопату.

Некоторое время они копали молча. Брыкин что-то бормотал себе под нос, вроде кого-то бранил, то и дело приподнимался на руках выглядывал в поле, где его первый номер отрывал запасную огневую. Наконец, когда им, чтобы соединиться, осталось метра полтора, он отвалился к ровно, аккуратно срезанной стенке, засмеялся и сказал:

– Вот что такое для бойца лопата? Лопата – это всё. – Брыкин повертел перед глазами лопату и подытожил: – Но уж больно деликатная. Из такой только черпак для Надейкина склепать. Вот это б был струмент!

– Вполне с вами согласен, – тут же отозвался Хаустов и, продолжая затронутую соседом тему котлового довольствия, спросил: – Как вы думаете, Гаврюша, каши нам до нынешнего вечера дадут?

– Должны. На ужин, – уверенно ответил Брыкин и закурил. От него в сторону Хаустова густо потянуло табачным дымом. А затем Брыкин принялся поправлять камешком, который отыскал ещё в дороге, когда переходили ручей, лезвие своей лопаты.

И Хаустов подумал, что солдатский окоп всегда пахнет немножко табаком, немножко мочой и потом, немножко ружейный маслом, и всё это вместе, весь этот аромат, отдающий ещё и страхом, и есть запах передовой. «Старые запахи, – с иронией подумал он. – Видать, ещё не нанюхался, если они тебя не пугают». И действительно, эти запахи его не пугали. Хаустов словно играл со своим прошлым в неторопливый и опасный преферанс: ставки-то были более чем серьёзными.

– Брыкин, что ты всё свою лопату точишь? – окликнул Брыкина боец, отрывавший ход сообщения со стороны деревни. – И точишь, и точишь. Будто делать больше нечего.

– А твоё какое дело? За своей смотри. Я ж не указываю тебе, что твоя лопата заржавела.

– На нервы действует.

– Ишь ты, нежный какой! С такими нервами тебе, кум, не на войну, а куда-нибудь в интернат для нервноболящих со всем наличным пансионом. – Брыкин, если кого недолюбливал, начинал называть «кумом».

Брыкин усмехнулся, докурил самокрутку, ссыпал щепоть слюнявого табака обратно в кисет и принялся дальше шаркать плоским кремнем по лезвию малой пехотной лопаты. В конце концов осмотрел её с фронта и с тыла, повертел перед глазами и смачно, как кинжал, воткнул лезвием вниз в угол ячейки. И сказал, при этом не особенно рассчитывая на то, что его слова услышат:

– Шанцевый инструмент у солдата всегда должен блестеть чистотой и быть исправным.

– А у вас, простите, в роду были служивые? Ну, солдаты, как говаривали прежде? – Хаустов тоже устал копать, для отдыха взялся за свою винтовку, внимательно осмотрел её, продул затвор, отжал и снова захлопнул на место коробку магазина, протёр ветошкой колечко намушника. Потрогал штык, словно проверяя его прочность. Штык он снимать не стал. Хотя надо было снять. Но он знал, что винтовка новая, заводской пристрелки, пристреливали её со штыком, и сними штык – точность боя нарушится.

– А как же. И тятька, Иван Гаврилыч, был в солдатах. Ещё в ту Германскую воевал. В плену был. Вернулся. И дед, Гаврила Иваныч. У деда, помню, даже медаль была. За Севастополь. Ему и с турками пришлось, и с этими, как их… Тоже бусурманского племени…

– С англичанами, что ли? – подсказал Брыкину боец, минуту назад коривший его за то, что тот неурочно взялся точить лопату.

– Да нет, кум. Какие ж из англичан бусурмане? Нешто я ряду не понимаю?

– Самые что ни на есть лютые бусурмане. И Черчилль ихний – брехло ещё то.

Хаустов невольно засмеялся. Но виду не подал. Поставил в угол свою винтовку и сказал:

– Да вы, Гаврила Иванович, как я понимаю, славного роду. Настоящий, потомственный солдат. А я вот на войне человек случайный. – И снова Хаустов выкинул свою карту на опасный столик…

– Да на войне, уважаемый профессор, все мы случайные люди.

– В каком-то смысле вы правы, – задумчиво ответил Хаустов.

– Не пойму я ваших слов. Где шуткуете, где всурьёз говорите. То ли я слишком прост, то ли вы слишком непросты, профессор.

Хаустов сунул масляную протирку за голенище сапога и сказал своему соседу:

– Вы, Гаврюша, больше не называйте меня так. Хорошо?

– Как? Профессором, что ли?

– Ну да. Лучше просто по фамилии. Или по имени.

– Ну как же я вас, уважаемый… – Боец махнул рукой. – Глебом, что ли, называть буду?

Тот подумал и сказал:

– Ну что ж, можно и Глебом. Без всякого отчества. Так короче. А лаконизм, он, знаете ли, и в окопах тоже хорош. Во время боя особенно. Это ведь моё имя. Самые близкие люди меня так и называют. Жена, братья, сестра. Мама так звала. А вы мне, Гаврюша, человек теперь не чужой. Солдат солдату – брат. Разве не так?

– Да так-то оно так… Только вы-то постарше меня будете. Опять же образование ваше… Профессорское звание. – Боец сразу оживился. – Ведь это, если на военный язык перевести, вы, Глеб Борисович, генералом нам, рядовому народу, приходитесь, не меньше.

Хаустов добродушно засмеялся и снова налёг на лопату.

Вскоре из боевого охранения прибыл связной, отдышался, откашлялся и доложил, что задержана группа неизвестных в количестве шести человек, при одном орудии в орудийной запряжке.

– Говорят, что из отдельного артдивизиона Семнадцатой стрелковой дивизии. Лейтенант Асеенков спрашивает, что с ними делать?

– Давай их сюда. Живо, – приказал Мотовилов и подумал: «Опять Семнадцатая, здорово ж её потрепали. А может, из-под Вязьмы выходят?»

– В каком они состоянии?

– Да навроде непьяные, – простодушно ответил связной.

– Да я не о том. Как выглядят?

– Да навроде ничего. Как и мы. Одёжа вот только не по времени. В пилотках. У некоторых шинели немецкие. – И связной надел на штык винтовки шапку, поднял её и два раза махнул. – Сейчас тут будут. Ну, я пошёл? Что передать лейтенанту Асеенкову?

– Передайте сержанту Плотникову, чтобы подтянул вас по уставу. Как к старшему по званию обращаться надо и прочее. И ещё: окруженцев пускай пропускает беспрепятственно, но, если выйдут большие группы, пускай разбивает их по десять человек, не больше. Пока первая группа не дойдёт до моста, вторую не выпускать.

– Вас понял, – вытянулся связной. – Разрешите идти?

– Идите.

Связной побежал назад, гремя мокрыми полами длинноватой для его роста шинели. Не успел он перебежать через мост, как в поле, на дороге, блестевшей под дождём белёсыми колеями, показалась орудийная запряжка. Мотовилов разглядел в бинокль четвёрку гнедых кавалерийских лошадей, передок, на котором сидел боец с перевязанной головой, должно быть, ездовой, орудие со скошенным щитом. Он сразу узнал знакомые очертания «сорокапятки» с длинным противотанковым стволом. Сердце ротного заколотилось: «Ну вот, – подумал он, – дуракам всегда везёт, вот мы и с артиллерией». Вскоре он разглядел и расчёт, который плёлся за противотанковой пушкой, и то, что пушка была без одного колеса, и вместо колеса была подсунута берёзовая слега, оставлявшая на мокрой дорожной колее глубокую извилистую борозду. Мотовилов не выдержал и вышел навстречу.