Читать книгу "Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха - Валерий Карышев"

Беседа со злостными должниками происходила на удивление мирно: узнав, кто перед ними, коммерсанты тут же сникли, безропотно отдав двадцать штук баксов наличкой, в новеньких стодолларовых купюрах. А через пять минут, на автостоянке, Отари, Мамука и еще двое бойцов были захвачены бойцами СОБРа. Шенгелая, несколько раз получив по голове дубинкой, свалился в ноздреватый февральский сугроб — нападавшие выглядели настолько устрашающими, что сопротивление казалось бессмысленным. И уже спустя час, кляня свою гордыню, молодой вор Отарик сидел на Шаболовке, в штаб-квартире московского РУОПа.

Подлецы-должники предусмотрели абсолютно все: и первая беседа с Мамукой, и вторая — с самим Отари — тщательно фиксировались портативным диктофоном и скрытой видеокамерой (на что предварительно была получена соответствующая санкция). Этих записей, свидетельских показаний, а также помеченных стодолларовых купюр оказалось достаточно для возбуждения против него, Мамуки и двух бывших там же бойцов дела по статье 163, части 3 (вымогательство, совершаемое: а) организованной группой; б) в целях получения имущества в крупном размере). Вор в законе Отарик, которому грозило от семи до пятнадцати лет с конфискацией имущества, безусловно, шел бы на процессе «паровозом», то есть главным обвиняемым по делу.

Подельников упрятали в изолятор временного содержания «Петры», что на Петровке, 38, но спустя неделю разбросали по столичным сизо. Так Отари Константинович Шенгелая оказался в сизо 48/1 ГУВД г. Москвы, более известном как «Матросская тишина»…

На «сборке» в «Матроске» Отари вел себя тихо и скромно. Памятуя, что рядом с ним могут находиться настоящие законники, вроде Шакро, он не гнул пальцы, не «косил» под прожженного, заматеревшего на этапах и пересылках бродягу. Несмотря на жуткую духоту, Шенгелая не снимал рубашки: воровская татуировка, столь неосмотрительно сделанная в Тбилиси несколько лет назад, могла вызвать естественное любопытство сокамерников.

В сборочной камере содержалось еще несколько кавказцев: двое грузин, менгрел, курд и армянин. Они держались сообща, но кавказский «апельсин» и не думал составлять им компанию. Такая позиция выглядела вполне оправданной — Отари не знал про этих людей абсолютно ничего и, справедливо готовясь к худшему, предвидел возможный вопрос блатных: мол, если ты действительно вор, то почему с этими якшаешься?

По ночам со двора доносились звуки шлягеров, передаваемых станциями «Эхо Москвы» и «Серебряный дождь», если не думать, где находишься, можно было представить, что где-то недалеко дискотека. Радио использовалось администрацией в качестве «глушилки», чтобы помешать арестантам перекрикиваться с другими камерами. Несмотря на это, внутритюремное общение шло в «Матроске» полным ходом; «малявы» передавались через арестантов, уводимых на новые «хаты», через «баландеров» и «подогретых вертухаев». Кто-то искал подельников, кто-то просто знакомых, кто-то советовался с авторитетами… Шенгелая подозревал, что Мамука или кто-нибудь из его бойцов также сидят в этом сизо, но как переправить «маляву», не знал. А спрашивать не приходилось — по вполне понятным причинам.

Конечно же, первоход страшился будущего, и сильно страшился. Звание вора в законе, казавшееся ему на воле абсолютным, тут, в сизо, могло бы выставить его обладателя в совершенно ином свете, весьма сомнительном. И Отари, человек неглупый, понимал: то, что могут простить обыкновенному арестанту, ему простят вряд ли. Потому что спрос с него, вора в законе, будет куда большим, чем с любого другого. Тут, в «Матроске», не было ни верного телохранителя Мамуки с его скорострельным «зиг-зауэром», ни бойцов, которые защищали бы босса до последнего патрона под страхом высылки в нищую Грузию, ни умопомрачительного джипа, наводящего страх своим видом, ни даже беззащитного охранника паркинга, перед которым можно было безбоязненно гнуть пальцы, кошмаря своим высоким званием.

Тут каждый отвечал за себя.

Вспоминая крестного отца Важу с его рассказами, арестант напряженно размышлял, и ход мысли его был примерно таков: если он действительно дал лавэ на «общак», если он и в Москве честно отстегивал со своих доходов, значит, он оказывал воровскому братству помощь. И в том, что Важа от имени братвы «короновал» его на «законного вора», нет ничего противозаконного, а коли так, он, Отари Константинович Шенгелая, имеет полное право рассчитывать на достойное обращение со стороны арестантов. Покупка «коронации» и последующие взносы в «общак» были обыкновенной сделкой, по принципу, известному еще из учебника политэкономии: «деньги — товар — деньги». Он вкладывал в «общак» деньги, получая взамен «товар», под которым Шенгелая понимал уважение и вес в обществе. Ну и пусть он не знает, как правильно зайти на «хату», ну и пусть не сможет рассказать о последних сходняках, куда его, «апельсина», никто никогда не пригласит! В конце-то концов, каков Отари ни есть вор, но все-таки вор, с ворами в законе в следственных изоляторах ничего дурного не случается!

Но это было не более чем самоуспокоение; размышляя о будущем, «апельсин» ощущал в себе безотчетный страх. И Отари впервые пожалел о купленном титуле вора; теперь, вспоминая времена, когда он работал в сабутарлинской шашлычной, «апельсин» считал их лучшими в своей жизни.

На третий день Шенгелая выдернули к адвокату. Встреча с защитником, кстати, тоже грузином, внушила некоторый оптимизм.

Во-первых, о неприятности, произошедшей с родственником, стало известно Важе, который, памятуя о «крестнике», вчера специально прибыл из Тбилиси в Москву. Именно он и нанял попавшему в беду Отарику своего адвоката.

Во-вторых, со слов защитника, ситуацию можно было бы переиграть, если бы кто-нибудь из людей Шенгелая, бывших на фирме, за соответствующие деньги согласился взять вину на себя. Ну хотя бы Мамука…

В-третьих, — и это самое важное! — адвокат пересказал подзащитному инструкцию Важи, как следует вести себя в тюрьме, а также передал «маляву», в которой кавказский вор пояснял, что ему, Отарику, как вору положено, а что нет.

— Важа Ираклиевич обещал поговорить о ваших делах с авторитетными земляками, которые постоянно живут в Москве, — сказал адвокат. — А главное, просил передать, чтобы вы вели себя спокойно и ничего не боялись. Ваше положение не только обязывает, но и дает право…

Отари выдернули со «сборки» на пятые сутки, незадолго до полуночи. И уже спустя пятнадцать минут он стоял в общей камере «Матроски».

В углу глухо бубнил телевизор, у зарешеченного окна — еще один. Скупые отсветы телеэкранов отбрасывали на лица сидящих причудливые синеватые блики. Удивительно, но на вошедшего никто не обратил внимания, даже голов не повернули.

После беседы с адвокатом Отари Константинович ощущал себя легко и непринужденно. По крайней мере, того страха, который терзал его на «сборке», теперь не чувствовалось. За него обещали хлопотать, ему помогут. У него есть влиятельные заступники. Да и сам он, в конце концов, вор в законе!

— Мир этому дому! — степенно, с подчеркнутым достоинством произнес Шенгелая, вспомнив, что именно таким образом следует приветствовать «хату» уважаемому человеку, впервые туда попавшему.