Читать книгу "Могила ткача - Шеймас О'Келли"

Почему лошадь дрожит? Подозрение переросло в уверенность. Капитан вернулся на судно.

— Хайк лежит в конюшне, — сказал он. — Не шевелится. Наверно, умер.

Рябой поднял шапку и перекрестился. Калькутта презрительно хмыкнул.

— Думаю, у него не было друзей, — в конце концов произнес капитан. Он говорил о Хайке в прошедшем времени.

— Да, друзей у него не было. Откуда? — отозвался Калькутта.

Что-то в его голосе насторожило остальных, и они посмотрели в его сторону. А Калькутта уставился невидящим взглядом впереди себя. Капитану показалось, что он уловил что-то на темном лице Калькутты. Похоже, это была неизбывная ненависть — такую ненависть испытывает только человек со сломанной судьбой.

— Что тебе известно о Хайке? — строго спросил капитан.

— Ничего, — коротко ответил Калькутта.

— Сходи за священником и врачом. Заяви в полицейский участок, — приказал капитан рябому матросу.

— Слушаюсь, — ответил тот и отправился вниз за теплой одеждой.

Капитан прошелся по палубе, наклонился над желтой водой. Он предавался раздумьям, которые нередко завладевают человеком, неожиданно столкнувшимся со смертью, с таинственной смертью, которая крадучись приближается к своей жертве. Капитана передернуло, едва он вспомнил жуткое лицо Хайка в конюшне. Потом ему пришло в голову, что жизнь — странная штука, за которой следует наказание в виде смерти. Увы, и у него не нашлось ответа на вопрос о жизни и смерти, уже много веков мучающий философов.

Прошло немного времени, и капитан почувствовал, что Калькутта стоит рядом с ним. Последовавший разговор они вели в приглушенных тонах.

— Послушай, босс!

— Что?

— А ведь я был женат.

— Да ну?

— Был. Эту женщину я заполучил не совсем обычным образом. Она обещалась другому. И бросила его ради меня. Мне известно немного. Мы почти не говорили о нем.

— Правильно. Она хотела забыть.

— Для нее это было проще простого. Она забыла его, а потом забыла и меня.

— Как это?

— Вот так. Она забыла меня, потому что бросила. Ушла к другому.

Капитану было непонятно, зачем рассказывать об этом, но, по крайней мере, безобразное угрюмое лицо Калькутты немного прояснилось.

— Сочувствую, — с неловкостью проговорил капитан.

Калькутта рассмеялся, но коротко и неприятно.

— Да нет, ничего. Когда она ушла, я не очень расстроился.

— Да?

— Тяжело было то, что она ушла к мужчине, которого я ненавидел. Для меня было унижением, что она ушла к такому мужчине. Она ушла к Хайку.

— Так вот почему ты все время сводил с ним счеты?

— Я преследовал его. И сюда пришел из-за него. Он знал это. Я оставался тут, потому что хотел посмотреть, как он будет умирать на берегу, выхаркивая свои внутренности. Никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как вчера, когда он заходился в кашле. И он отлично это знал, поэтому, думаю, не мог протянуть долго. Из-за той женщины я возненавидел его сильнее всех на свете.

— А что стало с женщиной? Где она теперь?

— Где она? — повторил вопрос Калькутта, не сводя глаз с узкой полоски воды. — Откуда мне знать? Надеюсь, что в аду.

Он вернулся на свое привычное место возле трубы.

До судна донесся крик рябого матроса с берега. Он показывал на что-то рукой. Капитан посмотрел в том направлении. Из конюшни, ведя лошадь, шел Хайк.

Приблизившись к судну, он поднял голову. Вид у него был болезненный, но в глазах горел живой огонек. Тем не менее капитану показалось, что он видит воплощение беспредельного упорства и затаенного вызова, когда Хайк смотрел на смуглого мужчину возле трубы.

— Я проспал, — сказал Хайк. — Голова разболелась.

Вскоре судно продолжило свой путь, и Хайк кашлял намного меньше, чем накануне. На небе приятно светило солнце и согревало воздух. Усмешка на лице смуглого мужчины возле трубы стала еще очевиднее.

Едва появилась возможность, капитан вновь заговорил с Хайком. Ему было трудно представить почти горбатого, несчастного человечка, который стоял перед ним, участником рассказанной Калькуттой истории. Да кто разберет, кому что предназначено, решил он в конце концов.

— Хайк, — спросил он, по привычке грубовато, — ты был женат?

Хайк поднял на него трогательные большие глаза, какие бывают у не очень здоровых душевно людей. И капитан разглядел в них такое чувство, что еще сильнее ощутил необыкновенность Хайка.

— Был… И не был, — сказал Хайк и закашлялся.

Он перевел взгляд на «Золотой барк» и мрачную фигуру возле трубы.

— Одна у меня была, которую я считал женой, — еще более прочувствованно признался Хайк.

— Ага. Хорошо, — отозвался капитан со всей серьезностью, понимая, что в сложившихся обстоятельствах не может допустить даже намек на юмор.

У Хайка увлажнились глаза.

— Она была ангелом, — сказал он, и у него дрогнул голос.

Здравомыслящему капитану удалось совладать со своим лицом.

— Где же она теперь? — спросил он как бы случайно.

Хайк задумался. Ему надо было успокоить свои взбунтовавшиеся чувства. И надо было собраться с силами, чтобы ответить.

— Она ушла, — признался он наконец не без таинственности. — Надеюсь, она в раю, — добавил он после короткой паузы.

Капитан вернулся на судно. То, что когда-то было настоящей трагедией, теперь представлялось в несколько комичном свете. Оказавшись рядом с Калькуттой, он сказал, тоже как бы случайно:

— Я знаю, где теперь твоя жена.

— Не хочу ничего слышать, — отозвался тот. — Уверен, она в аду.

— Да нет. В раю.

Калькутта хрипло рассмеялся:

— А я-то сразу не понял.

— Не понял чего?

— Видно, дьявол не выдержал ее присутствия в аду.

Капитан прошелся по палубе. Он смотрел на заходящее солнце. Несколько деревьев решительно выступали вперед на фоне других деревьев. Потом он поглядел на Хайка, который вышагивал по берегу рядом с лошадью, и было что-то упрямое, неправильное, смешное в его горбе не горбе. Калькутта стоял возле трубы и горящим, немигающим, непримиримым взглядом следил за своим бывшим соперником. Он был похож на собаку-ищейку, поглощенную необычной бесшумной охотой.

Поразмышляв о судьбах двух мужчин, капитан вновь пришел к выводу, что не может объяснить, тем более решить эту задачу. И ничего комического в ней не было. В розовом свете завершающегося дня ему никак не удавалось избавиться от ощущения человеческой трагедии, разворачивавшейся на желтой реке.