Читать книгу "Постумия - Инна Тронина"

Итак, начался 2005 год, в котором моё детство треснуло и рассыпалось, как зеркало в преддверии беды. Изменилась я, изменился мир вокруг. Меня словно внезапно выбросили на мороз из тёплого дома…

А мать после свадьбы Богдана неожиданно слегла с туберкулёзом лёгких. Постоянный стресс, перегрузки, плохое питание сделали своё дело. Меня, конечно, выпихнули с бабушкой в деревню – к её сестре, под Лугу. Там мы часто ходили на Мшинское болото за морошкой и клюквой. А мать дядя отправил в Сочи, к себе на родину. Там она и нашла себе жениха – врача-фтизиатра, который работал в санатории.

Конечно, меня требовалось подготовить к такому удару. Мать не находила себе места. Богдан к тому времени жил своей семьёй. А вот мне предстояло принять или не принять нового папу.

Меня срочно доставили в Сочи и познакомили с этим доктором. Сказали, что мама останется жить здесь. Я, если хочу, могу быть с ней и с Сергеем Альбертовичем. Есть ещё вариант – переехать к бабушке в коммуналку, на станцию метро «Лесная». А на «Просвете» обоснуется молодая семья.

Я немедленно пообещала утопиться в Чёрном море, если мать не передумает. Теперь мне очень стыдно, но прощения уже не вымолить. Сергей Альбертович сразу же принялся меня воспитывать, чего категорически нельзя было делать. И смотрел он как-то брезгливо, и говорил через губу. Явно заранее записал меня в нахлебницы.

Мать, конечно, раскашлялась, расплакалась. Даже дядя растерялся, что бывало с ним крайне редко. А я убежала в дом к его зятю – мужу старшей сестры Оксаны, уже покойной. И наотрез отказалась встречаться с будущим отчимом, а уж тем более жить на его метраже.

Меня уговаривали всем миром, но ничего не добились. Я требовала возвращения в Питер. Мать нашла другого, и пусть остаётся с ним. Дядя мотался между тремя домами, как челнок, пытаясь найти компромисс. Мать, конечно, могла брачеваться и без моего согласия, но не хотела. Ей, видите ли, будет больно, если я уеду ожесточённая. Она не хочет меня терять. А мне не больно, что ли? Не хочет терять меня, пусть потеряет Сергея Альбертовича. Или хотя бы подождёт, пока я вырасту.

Накануне моего отлёта из Сочи мать угодила в реанимацию с сердечным приступом. Потом у неё пошла горлом кровь. Когда мы с дядей явились в больницу попрощаться, узнали, что Светлана Борисовна Ружецкая скончалась полчаса назад. Её было полных сорок четыре. Это случилось 21 августа 2005 года.

В Питер мы вернулись вместе. Я – в пассажирском кресле. Мать – в цинковом гробу, обшитом досками. Похоронили её рядом с отцом, на Южном кладбище, под массивным базальтовым памятником. И я осталась круглой сиротой.

Не могу сказать, что бабушка очень обрадовалась перспективе воспитывать меня. Одно дело – летом пожить в деревне. И совсем другое – брать обузу на целых пять лет. А если я надумаю пойти в ВУЗ, то и на все десять.

Многие винили меня в смерти матери – даже Богдан. А ведь он сам этого боялся. И бабушка вставляла свои пять копеек, хоть я и защищала честь её сына. Про материнскую родню и не говорю – они все меня прокляли. И никто не желал брать надо мной опекунство.

Бабушка Галя называла меня лягухой и шишигой, что в её устах звучало очень сердито. От переживаний она опять слегла, почти не вставала с постели. А вот дядя вспомнил, как сам сбежал от своей матери – из Сочи в Ленинград. После развода родителей он остался с отцом. Наша фамильная непримиримость, неуступчивость проявилась во всей красе. Дядя Сева не смог осуждать меня за то, что сделал сам, и потому оформил опекунство на себя. И предоставил мне свободу – насколько это было возможно.

Я, понятно, не сразу оценила его благородный поступок. И пошла катать по всем пустырям, как выражается бабуля. Пила дорогую португальскую портягу. Назло соседям врубала через динамики сонату для фортепьяно си-бемоль-минор Шопена. Особенно любила третью часть – с траурным маршем. Увидев на стене дома надпись про себя, как в анекдоте, добавила телефон – назло невестке Кристине. Я росла, как сорняк, и имела такую же пробивную силу. Ставила себе только большие цели – по ним труднее промазать.

Прежде все мои грехи состояли в том, что я постоянно грубила старшим. И на вопрос «Где?» всегда отвечала «В третьем классе на труде!» Но вскоре все прежние шалости показались мне детским лепетом. Я хотела свободы и получила её. Раньше жила, как лев в зоопарке. Мучилась в неволе, но не испытывала особых стрессов. Считала, что там, за прутьями решётки, самый кайф и есть.

Но потом сообразила, почему в саванне царь зверей живёт всего двенадцать лет и умирает дряхлой развалиной. А ведь в клетке для него и пятнадцать – не возраст. Даже тридцать пять – вполне достижимый предел. Жуткие стрессы свободы – вот чего я добилась сдуру. Но никак не хотела себе в этом признаться.

После уроков ноги не несли меня домой, где всё напоминало о матери и моей вине перед ней. Кроме того, там постоянно орал ребёнок и шлялась злющая невестка Кристина в мятом халате. Я влилась в крутую компашку, от которой страдал весь Выборгский район. По крайней мере, северная его часть – точно. Тонкая, лёгкая и прыткая, как кузнечик, с рюкзаком за плечом, я появлялась среди хулиганов и малолетних шлюх. И одним своим видом вдохновляла их на подвиги.

Кстати, сама-то я ещё была девственницей, и меня никто не трогал. Наоборот, местная братва даже уважала меня за это – как лавку невероятной силы воли. Никто ведь не сомневался, что я способна «разговеться» в любой момент, но почему-то не хочу – пока! А я просто прикидывала, кому подороже продать главное своё сокровище. Местная шпана однозначно в этот перечень не входила; даже их главарь. В остальном же я соответствовала компании, а кое в чём и превосходила.

Вся округа знала, что около метро торгуют «дурью» в палестинском павильоне «Шаверма». Именно так, по-питерски, следовало его называть. За московский вариант «шаурма» могли спокойно набить морду. Правда, хозяин произносил это слово как «шварма» – на иврите; он говорил, что так вернее всего. Вот туда и стекались вечерам наркоманы самого разного обличья. Считается, что пожилых «торчков» не бывает. Но у нас встречались и такие.

Они окончательно приучили меня называть «Просветом» родной проспект Просвещения. Около «Шавермы» постоянно кого-то винтили, гасили, кому-то вмазывали. Там я впервые попробовала компот, от которого у меня начались глюки. Дыры на венах моих новых знакомых всегда шли дорогой. Во время облав я, как несовершеннолетняя, частенько прятала в карманы своей куртки листы с таблетками, баяны и струны.

Потом стала сама носить ринг на голове, и совершенно отвязалась. Оттягивалась тем, что стебалась над родственниками и соседями. Выставляла себя ещё более порочной, чем была на самом деле. Хотя, конечно, каждый день выслушивала жалобы приятелей на то, что у них пропала стэнда после того, как пришлось ненадолго слезть.

Конечно, не все у нас были маргиналами. Встречались дети научных сотрудников, даже чиновников районной администрации. Как говорил в таких случаях Лев Львович, мой куратор от Госаркоконтроля – «Диапазон от Баха до Оффенбаха». А мы даже не знали тогда, кто это такие. «Поколение нулевых» лишними знаниями себя не отягощало. Нам больше нравилось гонять ночью на мотоциклах по спящим улицам, изображать из себя настоящих байкеров. Своей «машины» у меня, конечно, не было. И тут помог ещё один завсегдатай наших тусовок.