Читать книгу "Мэри Роуз - Шарлотта Лин"

Поэта, написавшего эти слова, звали Петрарка, и иногда Фенелле казалось, что он знал ее лично. Она никогда не плакала, поскольку считала, что море заслужило выдержки и силы с ее стороны. Это море, на котором разворачивались придуманные в детстве истории, песни Сильвестра, уносившие ее вдаль, за горизонт, мимо острова и Франции, прочь из всех теснин. На самом же деле она уходила не далее шага от плавучего обломка, на котором блестели черные ракушки, и в будущем тоже не сможет этого сделать. Теперь даже в историях.

Скоро нужно будет уходить. Брести домой, сушить промокшие волосы и готовить матери завтрак, похлебку с четырьмя травами, которые будто бы защищают от болезней и без которых ее мать отказывалась есть что бы то ни было. Фенелла приправляла варево душистой рутой, чесноком, шалфеем и мятой, а если мать слишком возмущалась, то бежала на канал и собирала тимьян. Бегать на берег было больно, а тимьян по-прежнему пах точно так же, как и целую вечность назад, в мае, но мать хотя бы на некоторое время оставляла ее в покое.

— Фенелла!

Она как раз собиралась возвращаться, когда дождь донес ее имя через прибрежную дамбу. Обернувшись, она увидела над серым камнем голову Сильвестра. Он был без берега, и ветер растрепал его локоны, образовав вокруг головы ореол. В руке у него был лист бумаги, которым он взмахнул, а затем спрятал драгоценную вещь под накидку. Время от времени Энтони писал ему письма и на целый день делал друга счастливым. Фенелле он никогда не писал, но прибавлял для нее к письмам Сильвестру несколько строчек, написанных итальянским поэтом.

Сильвестр неудачно перепрыгнул через стену, поскользнулся и упал вперед, на песок. Когда юноша поднимался, он выглядел так, словно собирал себя по частям. Отряхнув свои элегантные брюки в зеленую полоску, он смущенно посмотрел на нее. Фенелла рассмеялась — она любила Сильвестра и за это тоже. Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности и могла смеяться, хотя и видела все в черном цвете.

— Почему ты опять стоишь под дождем? — спросил он, касаясь ее руки. — Думаешь, Энтони хочет, чтобы ты умерла?

— А ты не думаешь, что мне должно быть насрать на то, чего хочет Энтони?

Его улыбка получилась довольно измученной.

— Твои выражения заставят краснеть любого портового рабочего.

— А как иначе? — спросила Фенелла. — Я дитя верфи.

Он посмотрел на нее и, заметив, что щеки девушки мокры не от дождя, обнял ее и прижал к себе.

— У него все в порядке, Фенелла.

— Пусть идет к черту!

— Нет. — Сильвестр зарылся лицом в ее волосы. — Он должен приехать домой. Скоро.

— Но он не приедет, верно?

Сильвестр покачал головой.

— Он марширует в войске герцога Саффолкского, они идут на Париж. Они уже должны были перейти Сомму, а это письмо шло не меньше двух недель.

От ужаса ее бросило в дрожь.

— Пешком, Сильвестр? Он сражается на земле и ходит пешком? Но он же не может…

— Думаю, он может все, если считает, что должен сделать это. — Сильвестр стиснул губы.

— А убить? — спросила она. — Я так боюсь, что ему будет плохо, если снова придется убить кого-то.

— Я тоже, — ответил Сильвестр. — Но, вероятно, убийство на войне, где мужчина с оружием в руках защищает свою страну и жизнь, — это совсем другое.

— Думаешь?

— Я сам толком не знаю, — сказал он. — Говорят, что мужчина должен знать толк в убийствах, но я разбираюсь в этом примерно так же, как ястреб в игре на лютне. Ты можешь себе представить, что иногда я завидовал Энтони, поскольку он знает, каково это — убивать?

— Как ты можешь завидовать ему? Это сломало в нем какую-то часть, без которой его никто теперь никогда не сможет понять.

Если его что-то и сделало калекой, так это смерть Ральфа, а не несчастный случай с его ногой.

Сильвестр задрожал всем телом.

— Ты права. Забудь о том, что я сказал.

— Я постараюсь.

— Я неделями не отходил от него, вкладывая в песни всю душу, чтобы он не сломался, — произнес Сильвестр. — Я точно так же хочу защитить его от нового убийства, как и ты. Мой отец дает декану деньги, чтобы он молился за него.

— Какому декану? Отцу Бенедикту? Зачем твоему отцу давать ему деньги? Почему тот не помолится за Энтони добровольно? Я думала, он его любит.

— Я до сих пор не верю, что он может любить.

— Наверняка не может, — согласилась Фенелла. — Думаю, Энтони не понравилось бы, что твой отец дает священнику деньги, чтобы тот молился за него.

— Разве Энтони не нравится все, что передают этому священнику?

— Это так. Но он не хочет, чтобы твой отец тратил деньги из-за него.

Сильвестр удивился.

— Разве деньги, которые мы даем священникам за то, чтобы они молились, потрачены впустую? Ты действительно так считаешь?

«Нет, — хотела сказать Фенелла, — но Энтони считает именно так. Он думает, что всем богам безразлично, будет он жить или умрет». Но ничего не сказала, потому что это было тайной Энтони. Тайной за семью печатями, к которой не имел права прикасаться ни один человек.

— А ты как думаешь? — вместо этого произнесла она.

— Ты действительно хочешь это узнать?

Она кивнула, и дождь потек с челки ей на лицо.

Сильвестр коснулся ее рук, прижатых к щекам.

— Пообещай мне, что никому не скажешь, ни с кем не будешь об этом говорить. Это опасно, Фенелла. По всей стране людей сжигают за это.

— Я все равно разговариваю только с тобой. Да еще с мамой, но к ней я с такими вещами точно не подойду. Она достаточно напугана ценами на мясо.

— Я думаю, что для того, чтобы молиться, нам не нужны священники, — произнес Сильвестр. — И что мы никому не должны платить деньги, чтобы говорить с Богом. Мы можем делать это сами — своим собственным голосом, на наших собственных коленях и на нашем собственном языке.

— На нашем собственном языке, Сильвестр? — Его слова были подобны фитилю огнестрельного оружия, который способен выгнать снаряд из дула и убить человека. Лолларды, мужчины и женщины, произносившие молитвы на английском языке, умирали на кострах, а их дети сиротами бродили по улицам городов.

— Да, — сказал Сильвестр, — на нашем собственном языке. И так же, как Лютер требует, чтобы Библия была на немецком, нам нужна Библия на английском.

— Но этот Лютер — еретик! Король собственноручно написал труд, в котором опроверг его слова.

— И за это Папа наградил его титулом «Защитник веры», — добавил Сильвестр. — Но разве веру защищают подобными трудами и запретами? Разве на самом деле он не мешает множеству людей постигать собственную веру?

Фенелла вгляделась в его лицо, пытаясь погасить представившиеся ей красные язычки пламени, пляшущие вокруг его кудрей.