Читать книгу "Любовник №1, или Путешествие во Францию - Бенуа Дютертр"

— Огромное влияние в жюри. Он выбирает книги, о которых будут говорит завтра. Это он опубликовал «Хочу оргазма»…

Дэвид вытаращил глаза. Офелия, теряя терпение, продолжала:

— «Хочу оргазма», вы помните? Роман без знаков препинания, маргинальная вещь, о которой писали все иллюстрированные журналы…

Она нервно следила за Жаном Руайомом. Сидя напротив них, он только что кокнул яйцо и искал прозрачную пленку, чтобы снять скорлупу, не повредив яйца.

Дэвид задал второй вопрос:

— А здесь бывают художники?

Она ему не отвечала. Казалось, все ее внимание было приковано к лицу Руайома, который обернулся и попросил у официанта соль. В тот момент, когда их с Офелией взгляды встретились, молодая дама просияла в улыбке. Издатель выжидающе посмотрел на нее. Она сдержанно помахала ему рукой. С недовольной гримасой Жан Руайом вновь опустил глаза на свое крутое яйцо, посыпал его солью и откусил.

— Хам! — вздохнула Офелия.

Раздосадованная неудачей, она вскинула голову над своей черной накидкой и, бросив взгляд на американца, заявила:

— Но поэзия будет говорить!

Поднявшись, она вышла из-за стола и театрально встала посреди прохода. Вскинув руку к потолку, внезапно, глядя вдаль, заговорила на манер довоенных постановок:

— Дамы и господа, позвольте представиться: Офелия Богема. Я прочту вам поэму Артюра Рембо…

Она засунула руки в карманы своих джинсов и стала насвистывать, стоя в проходе кафе, изображая мечтательного молодого человека:

Я ушел, сжав кулаки в своих дырявых карманах…

Все замолчали. Туристы доброжелательно смотрели на парижскую актрису. Раздраженная студентка подняла нос от своей книги. Жан Руайом срочно двинулся к выходу, пока Офелия декламировала, акцентируя некоторые слова, замедляя и ускоряя речь:

…Я шел под солнцем, о Муза!

Поэтесса не успела продолжить. К ней подошел метрдотель. Улыбаясь клиентам, он обнял Офелию за талию и вполголоса, вежливо, но твердо сказал:

— Мадемуазель, я же просил вас не декламировать здесь стихи. Надо уважать покой посетителей.

— Не трогайте меня! — завопила Офелия.

Собрав свои вещи, она подхватила Дэвида и, не заплатив, потащила его к выходу. В последний раз обернувшись к публике, резко бросила ей:

— Этот месье приехал из Нью-Йорка, чтобы слушать меня!

Туристы аплодировали, доставали деньги из карманов, а студентка вновь углубилась в свою книгу.

На тротуаре Офелия успокоилась. Повернувшись к Дэвиду, она спросила:

— Здорово было, да? Вы видели, с каким энтузиазмом встречала меня публика. А эти жалкие французы хотят меня погубить!

Несмотря на ее маленький рост, черная накидка придавала ей вид супервумен. Ее выражение лица стало серьезным, и она сказала:

— Мне кажется, что я постигла подлинный слог Рембо. Это мой личный метод, связанный с лингвистикой, психоаналитической теорией Лакана… Но хватит говорить обо мне!

Она на минуту замолчала, достала губную помаду, вновь обрела облик милой испанки и продолжала:

— У меня для вас целая программа!

В конце дня Дэвид устроился в отеле. Прощаясь, Офелия взяла его руку, крепко пожала ее, и томно глядя на него, сказала:

— Я буду приезжать за вами каждый день в пятнадцать часов. Не требуйте от меня большего… Моя жизнь не принадлежит мне.

Она молча направилась к выходу. Черная накидка исчезла.

Осмотр левого берега

Дэвид каждый день просыпался в семь часов. Он приоткрывал глаза и смотрел в окно на ставни соседнего дома, залитые утренним солнцем. Счастливый оттого, что он в Париже, Дэвид снова засыпал, постанывая от удовольствия. Через четверть часа он бодро вставал, надевал брюки и рубашку, затем спускался в ближайшее кафе и заказывал себе кофе с молоком и круассан.

Ему бы хотелось, чтобы его обслуживали на французский манер — завтрак в постели: кофе с молоком, масло и конфитюр, но в отеле завтраки в номера не подавали, предлагая «breakfast international»[9]в зеленом ресторане с плетеными стульями. Эти утренние разговоры, ломтики салями, улыбки, яичница-болтунья, апельсиновый сок, вибрирующая музыка неприятно ассоциировались у него с семинаром предприятия в Техасе. Поэтому Дэвид предпочитал ходить в парижское бистро, чтобы выпить кофе у стойки, читая свежие газеты.

Просыпающийся Париж как будто переживал все этапы своей истории: тихое утро, гулкие шаги прохожих по тротуару, открывающиеся магазины, просыпающая инфраструктура города, в котором можно было затеряться, отдохнуть и помечтать… Когда через полчаса Дэвид выходил из бистро, очарование пропадало. Чудовищное количество автомобилей буксовало на узких улицах; воющие сирены пытались прорваться сквозь пробки; работали отбойные молотки. Повсюду стройки мешали движению, и, чтобы разгрузить его, строили подземные паркинги, делали перепланировку перекрестков. В конце концов Дэвид привык к этому воздуху, которым невозможно было дышать и от которого к вечеру возникало чувство усталости и начинала болеть голова.

После обеда он бродил по улицам, паркам и городским площадям. Сначала его восхищали гармоничные пропорции зданий, от стен которых веяло историей. Повсюду мраморные таблички напоминали, что здесь жили знаменитые люди. Перед витринами антикварных магазинов и картинными галереями рабочие устанавливали врытые в землю схемы с расположением важных объектов: музеев, скверов, муниципальных центров… И в конце концов история стала его утомлять. Город, куда так стремился Дэвид, скорее напоминал размеченный маршрут, как в супермаркете, где вы будто невзначай попадаете из одного отдела в другой согласно выработанному дирекцией плану.

Днем Дэвид ждал Офелию в холле. Она всегда опаздывала и входила запыхавшаяся, потрясенная более или менее правдоподобной трагедией: сломался Марсель, звонил молодой поэт, который хотел покончить с собой. Дэвид, прождавший целый час, начинал терять терпение. Но как только она, усталая и очень бледная, в своей черной накидке, входила, он начинал успокаивать ее. Она намекала ему на своего покровителя, богатого, безумно ревнивого итальянца, который обеспечивал ей шикарную жизнь, но был настоящим тираном:

— Если вы встретите меня вместе с этим мужчиной, сделайте вид, что вы меня не знаете. Он вас убьет!

Несмотря на ревность своего любовника, Офелия не отказывалась от прогулок с Дэвидом. Ее излюбленным местом прогулок были кладбища. Они бродили по аллеям вдоль могил, декламируя стихи похороненных там поэтов. Приглашенная в передачу «Игра на миллион» на канале «Киберпланета», Офелия готовила номер с пантомимой и стихами. Сидя у склепа Бодлера, она репетировала свой отрывок для телевидения, декламируя «Цветы зла». Она нелепо жестикулировала, не боясь показаться смешной, что придавало ее игре некоторую убедительность. Устроившись меж двух вазонов с хризантемами, Дэвид наблюдал за ней и высказывал свое мнение. Потом она подходила к нему, вновь становясь милой испанкой, и говорила: