Читать книгу "А потом пошел снег... - Анатолий Малкин"

На льдине было довольно ветрено, все, поеживаясь, топали ногами в валенках и пимах, поворачиваясь к ветру спиной. Техника тоже капризничала, правда, он думал, что не только по причине мороза или ветра, а еще и потому, что все нервничали – он давно знал, что лично может вывести из строя любой электронный аппарат, если будет не в духе или что-то у него не получается. Но тут ему повезло – ассистент Ваня углядел нерпу, которая вылезла поодаль на лед, потом рядом появились еще две – нерпы ужасно любопытны, а в этом месте они еще и не были сильно знакомы с повадками людей, видно, не боялись их, как медведей, – вот и устроились на краешке льдины, опираясь на свои ласты, чтобы разглядеть получше, и таращили свои черные, круглые, немигающие глазищи на странных двуногих.

Они вальяжно развалились на ледяном пляже, ветер не мог пробить их черные, лоснящиеся жиром, блестевшие под солнцем шкуры, казалось, они понимают, что нужно людям, и позировали, словно модели на фотосессии, – поворачивались с боку на бок, ловко подкручивая себя ластами, грозно открывали зубастые усатые пасти, замирая на мгновение, чтобы получился эффектный стоп-кадр, ныряли в воду и выскакивали оттуда то с трепещущей рыбиной в зубах, то в сопровождении новых нерп – видимо, водяной телеграф работал исправно и на льду иногда лежало до десятка черных красавцев, – словом, у всех отлегло с души, напряжение спало и техника заработала.

Он наводил атомоход на камеру, все время корректируя его движение по рации, связанной с капитанским мостиком, и повинуясь голосу оператора, который требовал то направлять судно прямо на камеру, то повернуть его боком. Они сделали три дубля, и махина вдруг перестала им подчиняться, застряв поблизости, и, несмотря на то что он сорвал голос, насилуя рацию, почему-то не собиралась начать движение для последнего дубля.

Лед сначала поднимался и опускался плавно, и они привыкли понемногу к его движению, забыв о том, что стоят на тонкой пластине соленого льда над глубиной тягучей, мерзлой воды, как забывают авиапассажиры о многокилометровой пустоте под ногами, но вдруг волна по льду почему-то в такт его крикам по рации начала становиться все чаще и размашистей. Все примолкли, собравшись поближе к камере, как будто в случае чего могли бы помочь друг другу там, внизу, в нулевой температуры воде. Молчание с атомохода затягивалось, тюлени вдруг разом поползли к воде и исчезли, и стало слышно постукивание ног, замерзших даже в теплых унтах и валенках, и дыхание нервное и частое заполнило пустое пространство вокруг.

Он только вяло подумал, что еще немного, и кто-нибудь сорвется в истерике, как рация ожила и капитан по своей обычной привычке без затей, красивым многоэтажным слогом затребовал их на борт, без промедления. Радостная группа почти бегом добралась до корабля и взлетела на трап.

Пока ребята, ожив, уже в ранге героев, весело общались с обступившими их моряками, он, расстроенный, поплелся на мостик. В рубке с огромными светлыми окнами по всему периметру царила обычная строгая рабочая тишина, прерываемая переговорами по громкой связи – атомоход медленно отваливал от кромки льда, выбираясь на чистую, спокойную, темную воду. Капитан сидел на высоком вертящемся стуле, привинченном к полу, у бокового приоткрытого окна. Он похлопал его по плечу, улыбаясь, и вместо объяснений сунул в руки свой бинокль. Сквозь мощные линзы было видно, как к месту, где они недавно находились, ленивыми толстыми змеями ползли две широкие трещины, разламывая по дороге ледовое поле на несколько кусков.

До прощального обеда оставался час, и он сунулся в мужскую каюту, где жил Валя, но нашел там только ассистента, который, как всегда, упоенно танцевал в наушниках среди чемоданов и сумок, готовясь к высадке. Он нашел Валю в лазарете, где тот сидел на койке в длинных семейных трусах в цветочек и обвисшей майке, допивая какой-то желтый раствор из пластикового стакана.

Валя смущенно начал что-то объяснять про живот и про неожиданность, которая с ним случилась, говоря долго и так путано, что он присел рядом с директором и рассказал, как однажды на съемках в угольной шахте полез в узкий штрек и на середине пути, услышав треск угля на головой и увидев, как шахтеры начали крепить породу, ощутил такой ужас, что кожа встала дыбом на загривке, и он обмочился, натурально, в приступе медвежьей болезни, так запаниковал, что на животе начал выползать, вертясь, как уж, и долго потом отходил, и даже хотел завязать с работой, пока один умный старик не объяснил ему за рюмкой, как трудно противиться своей природе. Потом попросил доктора дать им спиртика немножко, так, для облегчения души. Валя слушал его, сгорбившись, но потихоньку начиная оживать, разделил с ним мензурку чистого спирта и заулыбался. Тут их нашла Соня, раскричалась, что так нечестно и ей тоже надо успокоиться после этого кошмара, который он всем устроил, и они ей выделили оставшиеся три капельки, потом чмокнула Валю в щеку и убежала, как он понял, проводить педагогическую работу с остальными.

Обед удался на славу – повар изготовил несусветной вкусноты медвежатину на гриле, на вопросы о способе появления деликатеса только хитро улыбался, поглядывая на капитана, а к борщу они выставили остатки чистенькой, которой заменили положенное офицерам вино на столах, – словом, и хозяева, и гости расставались друзьями. Даже старпом перестал дуться и оказался вполне симпатичным губастым парнем и, на прощание пожимая ему руку, просил не забыть прислать копию фильма на память. С Соней он был сух, но вежлив, даже приложился к руке на палубе, а она нежно поцеловала его в щеку и что-то такое шепнула на ухо, что он вдруг зарделся и вновь налился уверенностью, но припоздал – Соня нырнула в проем люка, только помахав на прощание рукой в узорчатой варежке.

Катер бодро рассекал холодную темную воду, и под стук мотора он размечтался о совместном с Соней походе вечерком в сауну, а потом бассейн, если таковой будет на транспорте, или на худой конец в душ из воды Карского моря, представлял себе, как они погреются в простынях на полке, как она закричит, ощутив четырехградусный стылый холод соленой воды, как будет молотить его кулачками по спине, а он будет, хохоча, уворачиваться, и как они потом обнимутся, и простынки сползут с них, и вдруг очнулся под внимательным стервозным взглядом Жени и начал спрашивать ее, что он говорил во сне, раз она так среагировала, а та говорила, что просто залюбовалась его лицом настоящего мужика, мечтой каждой женщины, и, нахально улыбнувшись, отвернулась, а он хотел ее тоже поддеть, но раздумал трогать завистливую, и отвернулся, и разглядел в полутьме катера прикорнувшую на плече директора Соню, которую тоже разморило, и понял по ее спокойному лицу, что ей снится тоже что-то хорошее, и загадал, что если они не причалят сейчас к кораблю, то это сон о нем.

Но ему не повезло. Катерок теранулся о развешанные по всему борту на цепях автомобильные покрышки, которые здесь заменяли правильные веревочные шканцы для причаливания, из рулевой будки высунулась усатая физиономия знакомого палубного старшины и скомандовала готовиться к высадке.

Транспорток оказался задрипанным, черт знает какого года постройки, запасы живительного напитка, способного решать любые вопросы, у них закончились, и их, как и в начале командировки, засунули в один кубрик с койками в три яруса, на вопрос о бассейне вахтенный зло кивнул за борт и туда же сплюнул в сердцах, сауна, правда, обнаружилась, но в несусветной дыре в трюме, рядом с машинным отделением, где так выли хриплым натруженным голосом дизеля, что за переборкой надо было кричать в голос, словом, он позавидовал еще раз тому парню в катере, которому приснился счастливый сон, но решил извлечь пользу даже из этого путешествия в морском товарняке и устроил на весь полуторасуточный переход до Диксона совместную с Соней работу.