Читать книгу "Плоть - Дэвид Галеф"

В следующее воскресенье мне пришлось изрядно поработать. Действительно, все выходные дни я был вынужден посвятить проверке работ моих студентов двух групп введения в литературу. Я предложил студентам несколько заданий на выбор: переписать какой-либо эпизод из пройденных нами произведений, а затем проанализировать, насколько изменился от этого сюжет, можно было также изменить тональность и стиль произвольно выбранного фрагмента. Или переписать рассказ с точки зрения второстепенного персонажа. Для того чтобы выполнить любое из этих заданий, надо было хорошо понимать суть и идею произведения. Я дал эти три альтернативных задания, так как считал, что каждое из них может побудить студентов к творчеству и анализу. Так как эти анализы были новы, то их невозможно было найти в сетевых файлах — с этой бедой сталкиваются все преподаватели, не меняющие методики обучения.

Проверка заданий в выходные похожа на долгое и тяжкое похмелье. В субботу я встал рано утром и начал день с доброй порции кофе, вооружившись красной ручкой. К полудню у меня разболелась голова, а перед глазами начали плясать разноцветные точки, а ведь я проверил всего двадцать работ. По большей части авторы сочинений брали неверные ноты — студенты считали своим долгом переделать конец. В результате ружья не стреляли, желчная брань превращалась в мольбы о прощении, тупой лодырь становился трудягой и за один день, точно по волшебству, добивался успеха. Логика развития характера для студентов ничего не значила — студенты были вскормлены христианскими историями о чудесных обращениях и, кроме того, приключенческими романами для мужчин, в то время как гендерные роли для женщин диктовались сочинениями Питера Бигла[3].

После энного счастливого конца я вдруг смертельно устал царапать на полях «неправдоподобно». Потом я наткнулся на сочинение, автор которого ловко переделал один из рассказов Кэтрин Энн Портер в повествование о том, как бьют жен, и еще на одно, в котором рассказ Хемингуэя «Белые слоны» превратился в шуточную рекламу планирования семьи. Благодаря им я решил, что выживу с моими студентами в течение следующих шести недель.

Наступило воскресенье, а я все еще перепахивал сочинения второй группы. На мое несчастье, я принадлежу к тому типу людей, которые не могут оставить без внимания даже опечатки и солецизмы. И если исправления превращаются из-за этого в весьма трудоемкую операцию, то что ж, значит, быть по сему. Я вознаграждал себя тем, что зачитывал вслух особенно забавные ляпсусы Сьюзен, если она оказывалась поблизости. На этот раз в сочинениях встречались настоящие перлы: «Она стала учительницей в первом классе и матерью — во втором», «…постоянно откусывала себе нос, чтобы выглядеть пострашнее», «Надо учиться подбирать падения, когда их бросают на дорогу». Один перл я решил приберечь для Макса: «Он понимал животных по собственному опыту».

Потом я втянулся и проработал до двух часов. Мы со Сьюзен обсудили все варианты компромиссов — на случай, если работа захватит меня с головой. Если, например, я засиживаюсь в кабинете больше четырех часов кряду, то Сьюзен имеет полное право войти в кабинет, взять меня за руку и вывести на прогулку. Поводами отлынивания от работы считались также факультетские совещания и домашние обязанности, выставление годовых оценок и вечер в городе. Обычно мы отмечали окончание семестра походом в продуктовый магазин «Дарли» и в рыбный ресторан, тот самый, где Макс… Впрочем, я забегаю вперед.

Всю прошедшую неделю я периодически вспоминал о Максе. Странное дело, я не видел его с понедельника, хотя и знал, что он находится где-то поблизости, делая то же самое, что и я: преподает, посещает собрания и проверяет письменные работы, подобные моим. Мне было интересно, какие задания он дает студентам и как он, вообще, преподает. Я допускал, что он может оказывать магнетическое воздействие, несмотря на то что не мог пощупать на диване свою аудиторию. В нем была какая-то таинственная, непостижимая сила, некое мощное присутствие — я употребляю это слово за неимением в моем лексиконе лучшего. Он использовал свое присутствие так же, как другие используют красноречие.

Определенно он мог раздражать многих. История о препирательствах Макса с Верноном всю неделю циркулировала в коридорах факультета. Рассказывал их в основном Франклин, который, как мне кажется, восхищался героическим поступком Макса. Но никто не говорил о том, что он делал на том вечере с Мэриэн. Может, мне все это пригрезилось? Я так не думаю. Более того, я до сих пор не вполне понимаю, зачем Макс все это делал — если не из желания получить садистское удовольствие; я имею в виду его поведение с Верноном. Макс умел воздвигать вокруг себя стену — я не имею в виду стену моего кабинета. Рядом со мной жил сосед, которого я знал в течение… неужели уже четырех месяцев? — но в действительности совершенно его не знал. Или, лучше сказать, чем больше я его узнавал, тем более неопределенным становилось мое мнение о нем. Днем раньше, подчиняясь какой-то прихоти, я написал письмо своей подруге Дороти, все еще томившейся на кафедре английского языка в Колумбийском университете. В постскриптуме я попросил ее узнать какие-либо подробности о выпускнике исторического факультета Максвелле Финстере. Я надеялся, что Дороти восполнит пробел, но это была всего лишь надежда.

Не слишком ли я раздуваю проблему Макса? На самом деле это была вовсе не моя проблема. У меня, слава богу, нет антагонистических отношений с любимой женщиной, которая очень довольна, что мы остаемся в списке гостей Ноулзов. Кроме того, мне надо проверить еще пятнадцать сочинений. Я сделал глоток остывшего тепловатого кофе, мысленно отточил перо и принялся читать очередной счастливый конец. Спустя несколько секунд я поднял голову. Гравюра «Карриер и Айвис» на стене тряслась, хотя и не очень сильно.

6

В октябре листва здесь еще не тускнеет, чего нельзя было сказать о моем настроении. К Хеллоуину оно стало насквозь элегическим, я стал часто заглядываться в окно, а во взоре появилось выражение, которое Сьюзен называла абстрактно-отчужденным. В кампусе в полном разгаре был футбольный сезон. Питомцы нашего университета в синих блейзерах и платьях от Лоры Эшди вместе с семьями не пропускали ни одного домашнего матча «Бунтарей». Дети одеты так же, как их мамы и папы, только размеры поменьше; правда, вместо того, чтобы жевать жареную курятину и запивать ее бурбоном из бумажного стаканчика, они надували «чиз-виз» и носились друг за другом по Колледж-Гроув.

Два года назад мои родители, решившие навестить меня в «Оле Мисс», попали на субботний матч. Понаблюдав эту сцену, отец, единственный из известных мне людей, который действительно сначала думает, а потом говорит, сказал, что ему кажется, будто он вернулся в пятидесятые годы. Девушки из групп поддержки в одинаковых нарядах; мужья с безукоризненными стрижками и не со столь безукоризненными талиями; жены, косметические ухищрения которых прикрывали их лучше, чем завеса секретности — процесс Элджера Хисса; музыка военного оркестра; море улыбок (нервных, искренних, ослепительных и пьяных) — все это захватывало и поглощало любого, кто в тот момент присутствовал на стадионе Воут-Хемингуэй, где фанаты «Бунтарей» размахивали флагом Конфедерации и во всю силу глоток орали: «Лисы, вперед!», проливая коктейль «Том Коллинз» на голову сидевших в передних рядах. Это продолжалось все время, пока я там находился. Меня поразила эта ожившая диорама, а впечатление можно было выразить одной незамысловатой фразой: «Я теперь жил в чуждой мне культуре».