Читать книгу "Маркиз де Сад. Великий распутник - Сергей Нечаев"

"Меня заставляют пить воду, взятую из стоячего водоема, который распространяет ужасное зловоние; в то время как в покоях господина де Ружемона в большом количестве имеется великолепная свежая вода из источника".

Или, например, такое обвинение:

"К сожалению, опыт научил меня, что истина и де Ружемон — это две самые несовместимые вещи на свете, и что ему нравится обманывать бедняг, которые находятся у него в подчинении, точно так же, как другим нравится охота или рыбная ловля <…> Этот человек — настоящий лжец".

Или такое:

"Что касается господина де Ружемона, то я снова его сильно недооценил. И должен признать, что только на основании того, что он служил в армии, я было подумал, что он более прямой, более честный человек, и прежде всего, не способен мстить за себя, как он это делает, длинной чередой клеветнических измышлений и бесконечным количеством мелких бытовых придирок, которые, когда о них станет известно, несомненно, гораздо хуже отразятся на нем, нежели на мне. Не следует судить о моем поведении здесь по моим поступкам или по моим словам. Здесь делают все, что возможно, дабы поймать меня на крючок, досадить мне: они устраивают мне всевозможные пакости, неделю за неделей изводят меня невообразимо, и после этого не хотят, чтобы я расплачивался с ними теми средствами, которые мне доступны! Они, должно быть, считают, что я сделан из дерева, и, хотя они делают все возможное, чтобы ожесточить меня и, соответственно, уничтожить во мне зачатки всех добродетелей, им все еще не удалось притупить мои чувства до такой степени, чтобы я потерял способность парировать все камни и стрелы, которыми они меня осыпают.

Если бы я был объектом нормального судебного приговора, то можно было бы судить как о моем нраве, так и поведении, но так, как поступили со мной, еще не поступали ни с кем. Судебные решения и приговоры, вынесенные в отношении тех, кто виновен в самых гнусных преступлениях, совершенных в этом столетии, бледнеют по сравнению с моими. В таком случае, мне, по меньшей мере, следовало бы разрешить подавать свои жалобы и мстить тогда, когда я захочу, и как я захочу. Мне дают лекарства, которые расстраивают мой желудок до такой степени, что единственная пища, которую я могу переносить, это молоко, и даже его я с трудом перевариваю. И после этого их еще шокирует, когда я устраиваю хорошую взбучку бездельнику, который решил выбрать подлое ремесло тюремщика! Они жестоко ошибаются. Пока кровь течет в моих венах, я не стану терпеть ни подлости, ни несправедливости, а это самое последнее их поведение — настоящее зверство".

Следует сказать, что во многом маркиз де Сад был прав: Шарль-Жозеф де Ружемон, следуя традициям того времени, купил себе занимаемую должность, а посему надеялся быстро окупить сделанные вложения. И своей цели он добивался, всеми правдами и неправдами выманивая деньги непосредственно у заключенных или же у членов их семей.

А 14 марта 1779 года маркиз вдруг написал господину де Ружемону письмо следующего содержания:

"Именно вам, сударь, я беру на себя смелость адресовать записку, включенную в прилагаемое письмо, с просьбой, чтобы вы сразу передали ее моей жене <…> Если бы оказалось, что указания, которые я даю здесь относительно моих дел, не выполнены из-за того, что их скрыли, я был бы вынужден возложить ответственность на вас; и вам, сударь, нет нужды брать на себя вину за хаос, который проистекал бы из того, что вы не обеспечили их передачу и выполнение. Я смею надеяться, что у вас не вызовет неудовольствие то, что я позволил себе использовать вас в качестве свидетеля. Вы должны понимать, сударь, что здесь у меня нет никого, кроме вас. Если же, однако, вы посчитаете это неподобающим, вы можете, сударь, вернуть мне записку, и в этом случае будьте добры послать ко мне нотариуса, чтобы я мог более законным образом изложить свои намерения. Мой поступок — это попытка избежать этого осложнения, в надежде, что вы согласитесь свидетельствовать в этом деле, если когда-либо мне придется обратиться к вам, что было бы так же хорошо, и даже лучше, чем любой публичный акт.

Имею честь быть, со всеми возможными заверениями, сударь, вашим самым покорным и самым послушным слугой.

Не были бы вы так любезны послать мне, как обычно, некоторое количество писчей бумаги?"

К письму было приложено следующее заявление:

"Я, нижеподписавшийся, настоящим заявляю, что не буду ни обсуждать, ни решать какие-либо деловые вопросы до тех пор, пока буду оставаться в заключении; и к этому я добавляю мое самое подлинное слово чести систематически отменять и расторгать все договоры, аренды, контракты, соглашения и проч., заключенные, совершенные или составленные в течение указанного заключения, независимо от того, совершены ли эти дела моей женой или адвокатом Гофриди, никто из которых не уполномочен мною совершать что-либо.

Я далее удостоверяю данной запиской, что если кто-либо из управляющих моими делами, или арендаторы или фермеры и проч. распоряжались моими денежными средствами с четырнадцатого июля тысяча семьсот семьдесят восьмого года, дня, когда я был восстановлен во владении того, что принадлежит мне по праву, я заставлю их заплатить вдвойне.

Я выражаю желание и намерение, чтобы настоящая записка, копию которой я оставляю себе, имела такую же силу, как если бы она была составлена в присутствии нотариуса, в удостоверение чего я беру свидетелем господина де Ружемона, начальника тюрьмы, поскольку он единственное лицо, которое я здесь вижу, имея все намерения упомянуть его в качестве такового, если желания, указанные мною в настоящей записке, останутся невыполненными".

Вышеприведенное заявление нуждается в комментариях. Все дело в том, что Ришар-Жан-Луи де Сад, второй дядя маркиза, воспользовавшись своим правом, собрал семейный совет и официально утвердил господина Гофриди управляющим делами нашего героя. Естественно, не спросив согласия маркиза и против его желания. Подобный ход означал лишь одно — заключенного хотели лишить права управления своим собственным имуществом, и он восстал против этого. Но подать официальный протест он не мог, а посему вынужден был обратиться к ненавистному господину де Ружемону.

Тот раз в месяц посещал своих заключенных. Он терпеливо выслушивал их заявления и почти всегда оставлял их без внимания. Для него маркиз де Сад был всего лишь "узником под номером шесть" (по порядковому номеру его камеры), и рассчитывать на его поддержку было наивно.

Тем не менее обращения маркиза все же возымели результат: ему разрешили пользоваться бумагой и чернилами не только для написания писем, а также позволили два раза в неделю выходить на прогулку.

Таким образом, находясь в заключении, маркиз снова увлекся писательством. Понятно, что в Венсеннском замке он много читал, и его камера уже давно была похожа на библиотеку, настолько же своеобразную, как и ум ее хозяина. Тут были и легкие романы, и театральные пьесы, и описания путешествий, и трактаты о нравственности, и историко-философские труды… Теперь же он получил право продолжить свои занятия сочинительством.

В результате в июле 1782 года маркиз завершил работу над пьесой "Диалог между священником и умирающим" (Dialogue entre un prêtre et un moribond). A в 1783 году он сделал попытку написания патриотической трагедии "Жанна Лэнь, или Осада Бове" (Jeanne Laisne, ou le Siège de Beauvais). Это была книга, посвященная Жанне Лэнь, больше известной под прозвищем Жанна Ашетт (Hachette), — 16-летней жительнице французского города Бове, прославившейся в 1472 году при обороне города от войск Карла Смелого.