Читать книгу "Спаси нас, Мария Монтанелли - Герман Кох"

11

Спустя три недели мы сели в поезд и укатили к месту старта нашего велопробега. Обидно, что Бронстейн в последний момент к нам не присоединился. Вероятно, из-за очередного перепоя. Этот факт так и остался невыясненным. Его заменили учителем физкультуры Схютте, целыми днями расхаживавшим в тренировочном костюме. Схютте принимал боксерскую стойку, прыгал из стороны в сторону, пружиня в своих кроссовках и демонстрируя якобы сверхъестественную гибкость. Невозможно было подолгу смотреть на его выкрутасы. Вдобавок он то и дело по-братски похлопывал тебя по плечу или давал пинка под зад, желая, видимо, быть своим в доску. При этом вид у него был отнюдь не компанейский. Стремясь заполучить наше расположение, Схютте молодился, но моложавым выглядело лишь его прыгучее атлетическое тело. Мы звали его по фамилии, означающей «стрелок». Ему и вправду самое место в армии. В том смысле, что, не блистая красноречием, он до смерти утомлял нас своей солдафонской речью.

Короче, мы здорово расстроились, что нам навязали этого Схютте. Уже на вокзале он стал цепляться ко всем из-за небрежно упакованного багажа. Присев на корточки, он затягивал ремешки на чемоданах, ловко сворачивал спальные мешки, особенно подолгу суетясь вокруг девчонок. Ван Бален, похоже, тоже был не в восторге от непредвиденного появления гиперактивного физрука, нюхом чуя угрозу для себя как руководителя рабочей недели. Он проехался по поводу нового спортивного костюма Схютте, купленного, вероятно, специально для нашей прогулки, – костюмчик был головокружительно голубой, с кроликом на груди. По стилю он идеально подходил Схютте – такому же жизнерадостному кролику. Только хотелось надеяться, что когда он будет рыть себе норку, то ненароком наткнется на мину, оставшуюся там со времен Второй мировой войны. Схютте слегка растерялся, когда Ван Бален прокомментировал его шутовской наряд.

– Что вы имеете в виду? – спросил он. – Что-то не так?

Ван Бален промямлил в ответ, что кролик физруку весьма к лицу. Сам Ван Бален был одним из тех, кто начинал свою преподавательскую карьеру в строгом костюме коричневого цвета, но потом наравне с трехнедельной бородой стал носить затрапезную растянутую одежду. Казалось, в ней же он спит и принимает душ. Удручающее зрелище.

Переглянувшись, мы с Эриком подумали об одном и том же: между учителями явно наметился легкий диссонанс, обещающий перерасти в серьезное столкновение, от которого предстоящая прогулка только выиграет. В любом случае разногласия в руководстве гарантировали нам бульшую степень свободы. В отличие от Схютте и Ван Балена, Ангелина Ромейн выглядела, как всегда, великолепно. Даже практичная велотуристическая одежда смотрелась на ней невероятно элегантно. Как ей удавалось одеваться с таким вкусом? Надеть сережки она тоже не забыла.

За день до отправления я попрощался с Кристиной. Она была такой смазливой, что даже Эрик тайно мне завидовал, хотя кому-кому, а ему-то ничего не стоило заполучить любую девчонку по щелчку пальца. Он менял своих подружек как перчатки. Я же предпочитаю более стабильные отношения. Кристина учится в колледже Эразма Роттердамского, не знаю, откуда такое название. Во всяком случае, Эразм этот не был таким уж новатором, как Мария Монтанелли, хотя бы потому, что умер триста лет назад. Как бы то ни было, в том колледже все устроено гораздо понятнее. К примеру, за главным входом там две лестницы. Лестница, ведущая наверх, предназначена для преподавателей. Ученики же должны сначала спуститься в подвал, чтобы поставить велосипеды, и только потом по другой лестнице проникнуть в главный школьный коридор. Учителя наверху, ученики внизу – каждый сверчок знай свой шесток. Кристина рассказывает мне иногда об этих учителях. Судя по всему, они еще тупее наших. Но, по крайней мере, они не притворяются, остаются самими собой и не играют в благодетелей. Однако Кристина спит и видит, чтобы попасть в Монтанелли, уверовав, что у нас все лучше. Так думают многие, кто не знает наш лицей изнутри.

Поскольку у нее чудовищно строгие родители, нам приходится держать наши отношения в секрете, хотя в этом есть свои преимущества. Отец Кристины – патологический домашний тиран, которому во что бы то ни стало надо самолично разрезать за столом мясо. Не редкость, что благодаря застольной церемонии такие вот мужчины – нули без палочки – завоевывают в семье какой-никакой авторитет. Папаша ее страшно вспыльчивый и в припадках ярости, бывает, даже бьет Кристину и ее младшую сестру. Однажды она еле устояла перед искушением воткнуть отцу в спину мясной нож, который она обязана подносить ему всякий раз в угоду традиции. «Кристина! Нож!» – и дочь поднимается, обходит стол и кладет нож рядом с тарелкой главы семейства. По вечерам, запершись в своей комнате, он часами читает старые газеты, подчеркивая красным карандашом «важные мысли». По-моему, от мировых новостей он отстает как минимум на четыре года. Вся его комната с пола до потолка буквально забита газетами. Мир населяет множество людей, о существовании которых ты даже не подозреваешь до тех пор, пока случайно о них не услышишь. По мне, так лучше оставаться в неведении… Мать Кристины – сплошной комок нервов, ни дать ни взять перпетуум-мобиле, поскольку не в состоянии ни секунды усидеть на месте и к тому же жуткая трещотка. Кристина в свое время представила меня своим предкам как приятеля, который «помогает ей с уроками», – подноготную наших отношений им лучше было не знать. Я выдавил из себя при встрече пару слов, которые хозяйка дома вряд ли расслышала, потому как не могла унять собственный поток сознания.

Как правило, Кристина врала родителям, что якобы едет в гости к подруге в другой город, а на самом деле прямой наводкой направлялась ко мне. Ее мамаша ежедневно звонила этой подруге, будучи не только психом, но еще и невротиком, одержимым желанием держать все под контролем. Подруга Кристины, прикрывая нас, сообщала, что Кристина вышла в магазин, после чего тут же звонила нам, а Кристина перезванивала матери вроде как от подруги. До сих пор все было шито-крыто, однако в целях безопасности я запретил Кристине выходить на улицу, ведь живем мы по соседству. Так что по утрам я сам выходил в магазин купить каких-нибудь вкусностей, а она нежилась в постели. Я делал тосты, украшал их только что купленным лососем, наливал бокал вина и сервировал все это на антикварном подносе моей матери, вместе с яйцами всмятку и посыпанной луком свежей селедкой. Я был по-настоящему счастлив, когда Кристина, сонная и ненакрашенная, натянув одеяло на грудь и откинув назад свои длинные волосы, принималась за еду. Я похитил ее и не собирался никуда отпускать. Я ждал, пока она, наевшись, с томной улыбкой не поставит поднос на пол и я не смогу снова забраться к ней в кровать.

Тайна и запретность придавали нашим встречам дополнительную остроту. Я холил и лелеял наш секрет, блаженно погружаясь в полудрему и грезя о плывущих в дальние странствия кораблях, полированной мебели, переполненных музейных залах, птицах, которые, хлопая крыльями, взлетают со своих гнезд. Эти образы возникали в моем воображении спонтанно, без всякого повода, чудесные по своей простоте и ясности, без навязанных глубинных смыслов и ассоциаций, они просто были, как были вечно; ведь мир и так перегружен вещами, у которых есть начало и конец.