Читать книгу "Одинокое место Америка - Ирина Борисова"

Наши души не приемлют реальности

Иностранный пьяница живет в согласии с реальностью. Он ни в коей мере не отделяет себя от текущего существования и, напившись в уик-энд, исследует именно житейские аспекты: поясняет, сколько раз и какого качества имел он на неделе секс, посредством чего развивается его бизнес, а если его спросят, зачем он напился, он со всей определенностью ответит, что нуждается в релаксации, чтобы хорошо работать последующую неделю.

Российский пьяница, напившись, норовит, распростившись с реальностью, улететь так далеко, чтобы напрочь о ней забыть.

Вот он стоит у меня на пороге — еще трезвый, но уже с приятелем. Приятеля он таскает за собой для того, чтобы было с кем, одному — да разве это дело напиваться одному, ему нужна компания, общество, в котором он будет поэтапно расставаться с текущим. Глазки его блестят, вся коренастая фигурка — одно сплошное ожидание, не хватает — смешно сказать, тридцати рублей.

- Дай три! — выставляет он для наглядности три пальца.

Его интонация и просительная — он ясно дает понять, что эти три десятки крайне ему необходимы — и где-то пренебрежительная — ну, в самом деле, что такое три десятки! Он весь — покорность и зависимость, весь — нетерпенье и изумленье, что такой пустяк тормозит его стремительный уход, улет — куда, он и сам не знает, он только знает, откуда и зачем.

Не в реальности ли все дело — целлофаново-нарядной, устроенной, налаженной у иностранного пьяницы, и нелепой, изнурительной, от которой впору нестись без оглядки — у нас?

Вот он сидит в один из моментов согласия с действительностью, не предпринимая поползновений никуда лететь — совсем еще недавно долетался так, что лишили квартальной премии. Он сидит, смотрит в окно, рассказывает про дачу, что посадил, сколько картошки вывез осенью, сколько оставил на продажу до весны, чтобы оправдать бензин. Он говорит обстоятельно, толково. Ясно, что жизнь нелегка — одних рюкзаков перетаскал с дачи столько, что ноги теперь колесом, но к этой жизни он привык, он говорит о ней без отвращения, прозаически бубнит о выгодности посадки тех или иных садовых культур, о ценах, сокрушенно считает, какую хорошую из-за пьянства потерял премию. И вдруг неожиданно оборачивается, подмигнув, доверительно шепчет: "Да, плевать — оно того стоит!" И лицо у него при этом делается такое преобразившееся и одухотворенное, что не захочешь, а поверишь, что, и правда, стоит.

Но как же оно выглядит со стороны, когда, вымозжив-таки тридцать рублей и этим явно не ограничившийся, он снова появляется в дверях все с тем же злополучным приятелем. Приятель — о нем даже не хочется говорить — сразу хватается за чужую гитару, дерет струны и слезливо приговаривает, что Бог не дал ему таланта, струны, однако, дерет яростнее, пока я силой не отбираю инструмент. Тогда приятель всхлипывает и пытается смахнуть синтетическим рукавом выкатившуюся из погасших глаз слезу.

Наш герой ведет себя иначе. Если улетать можно было совместно, то, улетев, он путешествует где-то уже один, никого в свои выси не приглашая. Его осоловевшие очи блуждают отстраненно, он иногда бросает изумленные взгляды на приятеля, на меня, не понимая, кто мы и зачем. Я пытаюсь внушить визитерам, что где-то их ждут родственники и дела. Нескоро поняв, он смотрит на меня с жалостливым презрением, встает, пытаясь сохранить и равновесие, и внутреннюю цельность, и, не глядя больше и не прощаясь, успев, правда, загрести за шкирку приятеля, пару раз натыкается на углы и исчезает из поля зрения.

— Ты выпиваешь? — однажды спрашивает у меня знакомая дама, кандидат наук, ныне лаборантка, имеющая доступ к казенному спирту. Узнав, что — нет, интересуется: "Почему?"

— Ну, не испытываю потребности, — оправдываюсь я, и под ее насмешливым взглядом прибавляю: "Да ведь и спиться можно..."

— Ерунда, — со знанием дела отрезает дама. — Наши сотрудницы все прекрасно держатся. Глупости, конечно, ужасные болтают при этом, кто в молодости был какой персик, но, в общем, у нас бывает очень хорошо...

И на лице у нее появляется выражение той же мечтательности и нездешности, что и у моего вечного попрошайки.

Куда же стремятся мыслью все эти люди? К невозможному, к невозвратной девической красе спешат приникнуть душой крашеные толстые тетки. О невозможном, о неподвластной ему гармонии рыдает пьяными слезами неудачливый музыкант. О чем грезит наяву, раскачиваясь над другом, российский пьяница, наш герой?

Вот он стоит на газопроводе, приваривая к трубе отвалившийся фланец, рядом, полыхнув, загорается ветошь.

- Эй, мужик, у тебя горит! — обеспокоенно кричат из-за забора.

- Это что! — с мрачным торжеством отвечает он, нехотя затаптывая тряпки. — Сейчас еще как рванет — вот тогда будет!

Народ из-за забора расползается прочь. Он же, затоптав-таки все, оглядывается и, словно сожалея, что ничего такого не случилось, разочарованно сплюнув, продолжает работу.

- Если кто-нибудь из нас умрет, — со всей возможной убежденностью говорит иностранный пьяница в компании русских друзей, выражая высшую степень человеческого расположения, — если кто-нибудь из нас теперь умрет, остальные обязательно приедут на его похороны!

И, выдав это, оглядывая собеседников честными синими глазами, ожидая, видимо, благодарных рукопожатий и взаимных уверений в вечной дружбе, иностранный гость никак не может понять, что такого веселого он сказал, почему его искренние слова тонут в шутках, прибаутках и просто хохоте. Что смешного нашли в них эти уже не очень юные русские? Разве они не собираются умирать? А если собираются, разве не приятно им знать, что он, понеся убытки, бросит дела и примчится, чтобы проводить их в последний путь? И бедолага, живущий в полном согласии с реальной жизнью, обижается и ничего не понимает.

Наши души реальности не приемлют. Мы отвергаем обыденность, в которой живем, в которой надо монотонно делать одно и то же, попутно старея и умирая в конце. Нам хочется чего-то иного, пусть ужасного, но необыкновенного. Кто может, урывается в творчество или политику, кто не может, напивается. Мы бунтуем против раз и навсегда заведенного, не нами намеченного порядка вещей. Наверное, когда жизнь станет обеспеченной и спокойной, наши потомки смирятся, примут ее, как есть, и станут спокойно трудиться, довольствуясь житейским комфортом. И их души перестанут без толку рваться ввысь.

О, Америка...

О, Америка, великая страна удивительных возможностей, вот твой сын странствует по широким российским просторам. Он путешествует со своим рюкзаком от Сибири до Санкт-Петербурга, он снабжен туристскими картами и путеводителями, по которым он может самостоятельно найти дорогу. Он носит с собой собственные тапочки, чтобы надевать их, входя в квартиры, потому что он все знает о русских обычаях и привычках. Это не первый его приезд, а всего лишь очередной, он говорит по-русски достаточно хорошо, чтобы его понимали, он часто улыбается, повторяет "Хо-ро-шо!", и это значит, что он счастлив в России.