Читать книгу "Что слышно насчет войны? - Робер Бобер"

утешать, обнадеживать, ободрять, поддерживать.

Позже мне вспомнилось еще кое-что из того, что говорила Люба, я записал и это:

«У детей есть такая игра — слушать, как бьется сердце друг у друга. И Давид по утрам будто слушает биение сердца своих родителей. Он понял, что оставил родителей в опасности и что сердце у них не может биться так же ровно, как у него, а потому очень важно следить, чтобы часы исправно шли. Отвечать за жизнь двух самых близких людей — тяжелая ноша для малыша. Вот почему у него такая печальная улыбка. Страшно подумать, что с ним произойдет, если часы вдруг остановятся или потеряются. Я очень за него боюсь. И все-таки, я считаю, что, несмотря на тяжкий груз ответственности, эти часы — большое счастье для Давида. Его улыбающееся, пусть и грустное, личико, когда он слушает часы, для меня воплощение счастья, хотя оно, я знаю, хрупко и ненадежно».

Мы с Любой еще долго сидели на крыльце. Говорила больше она, я лишь изредка задавал вопросы.

— Дети, — сказала Люба, — особенно маленькие — беззаботные и любознательные существа.

Им достаточно увидеть божью коровку с пятнышками на спине, высоко подпрыгнувшего кузнечика, муравья, который тащит травинку, и они счастливы. Но многие из наших ребят потеряли этот интерес ко всему на свете. Вот мы и должны им его вернуть.

Я спросил, не ожесточился ли Давид.

— Нет, потому что еще не знает, что такое гнев. Ему больно, и все.

Нет, не могу я написать рассказ про Давида. Все еще не могу. Пока записываю, что запомнил и что понял, а понял далеко не все. (Хотя Люба сказала: «Ты очень скоро все поймешь, Жозеф!») Напишу потом, когда найду точные слова. Может, когда-нибудь они сами лягут на бумагу. А может, и нет.

В тот вечер я поступил, как посоветовала Люба. Вернулся в круглую спальню. Лампу в коридоре зажигать не стал — шел на маленький свет, который горел над головами пятерых мальчишек. Я подошел к кровати Давида и нагнулся над ним. Он засунул правую руку под подушку — так ему было спокойнее ночью. А по щекам тянулись мокрые следы от слез.

Письмо Жоржа

Поместье Д.

Дорогой Рафаэль!

Я получил оба твои письма: то, что ты передал с Жозефом, и последнее, в котором спрашиваешь, почему я не ответил.

Я собирался ответить на первое письмо сразу же, но, знаешь, как это бывает, все откладывал, а тут пришло второе.

Мы с Жозефом поладили. Вообще-то он занимается малышами, но еще ему поручили работать в библиотеке, а она постоянно пополняется новыми книгами, поэтому я его часто вижу. Я ему немножко помогаю, а он советует мне, что читать: Ромена Роллана, Анатоля Франса, «Падение Парижа» Ильи Эренбурга. Сам Жозеф всегда читает с карандашом в руке. Сейчас я начал «Детство» Максима Горького. Это история мальчика, который потерял отца и плывет по Волге на пароходе в Нижний Новгород к деду.

Особенно здорово, насколько все географически точно. Автор называет города по ходу плавания из устья реки вверх по течению: Астрахань, Саратов,

Симбирск, Нижний Новгород. Конечно, в книге перечислены не все города, но эти названия так понравились мне и так прочно врезались в память, как будто я знал их всю жизнь. Мне захотелось найти остальные, и я полез в энциклопедию. Там сказано, что Волга — самая длинная река в Европе (3694 км), что она берет начало на Валдайской возвышенности и впадает в Каспийское море, протекая через Калинин, Ярославль, Кострому, Горький, Казань, Ульяновск, Куйбышев, Саратов, Сталинград и Астрахань. Еще я узнал, что Нижний Новгород теперь называется Горьким в честь писателя, который там родился, и что в СССР вообще часто переименовывают города, присваивая им имена великих людей. Например, Сталинград раньше назывался Царицыном, Куйбышев — бывшая Самара, Тверь стала Калинином, а Симбирск — Ульяновском, по настоящему имени Ленина. Самый замечательный пример — это Санкт-Петербург, который сначала переименовали в Петроград, а потом уже окончательно — в Ленинград.

Когда мы в следующий раз будем играть в «Я знаю город…»,[28]я постараюсь называть только русские города.

Я заметил, что некоторые мысли и фразы в повести повторяются. Например, дважды на расстоянии нескольких страниц почти в одних и тех же словах описано чувство, которое меня поразило. На странице 19 сказано (это относится к деду): «У меня явилось особенное внимание к нему, опасливое любопытство». И почти то же самое через несколько страниц (это говорит мальчик после болезни): «С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям».

Наверное, такое бывает и в других книгах, просто я раньше не замечал.

Мало-помалу я сильно пристрастился к чтению. Так хорошо уединиться с книжкой где-нибудь в парке или погрузиться в нее, лежа в постели. А главное, всегда можно остановиться, вернуться назад и перечитать, что хочется, сколько угодно раз. Кино я по-прежнему люблю, но уж очень редко туда хожу. Может, поэтому стал с таким удовольствием читать.

Недавно у нас тут чуть не случился пожар.

Помнишь братьев Липштейнов? Сейчас одному из них семь, другому девять лет, но они все такие же бешеные. Младший-то все и устроил. Он потерял носок и полез искать его под кроватью с зажженной свечкой в руках, не знаю уж, где он ее взял. Конечно, тут же загорелся матрас из конского волоса, а Изидор, вместо того чтобы позвать на помощь, испугался, что его заругают, и стал изо всех сил дуть на огонь, хотел его потушить. Лучше от этого, понятно, не стало. К счастью, по коридору проходил Жозеф, почувствовал, что пахнет дымом, и сорвал со стены огнетушитель. И только когда вся кровать покрылась толстым слоем пены, он заметил, что из-под нее торчат ноги — Изидор побоялся вылезти. Жозеф бросил огнетушитель, который тут же заплевал пеной всю спальню, и выволок Изидора. Когда старший брат увидел, в каком он состоянии, то обозвал Жозефа дураком и стал кричать, что, если Изидор из-за него ослепнет, ему придется всю жизнь платить ему пособие, и прочее в том же духе, пока не вмешалась Люба и не утихомирила его.

Через несколько дней Изидор в очередной раз опоздал к завтраку. Жозеф разливал малышам какао, как вдруг к ним от соседнего стола подлетел старший брат Изидора, схватил нож для масла, стал им размахивать и вопить: «Первого, кто начнет пить какао, пока нет моего брата, пырну в живот!» Не успели дети испугаться, а Жозеф что-нибудь сказать, как в столовую преспокойно вошел Изидор. Феликс, по праву старшего, влепил ему оплеуху, чтоб знал, как опаздывать. Изидор набычился и сел на свое место, Жозеф пожелал всем приятного аппетита, а Феликс вернулся к своему столу.