Читать книгу "Террин из зайца - Борис Гайдук"

Но теперь все кончено. Что сделано, то сделано.

Дверь открыта.

Мне нужно пройти по коридору, свернуть направо и подняться по лестнице. Там будет еще один коридор и моя комната. Собрать вещи и спуститься вниз. Внизу машина, такси. Поездка оплачена заранее, нужно только дать водителю пару монет.

Но что-то удерживает меня.

Ах, да.

Я недосказал историю про сладкую горчицу. Так вот.

На первом курсе у нас в группе был молодой человек, который армейскую службу проходил в рядах Группы советских войск в Германии, сокращенно ГСВГ, позже ЗГВ. И как-то раз в столовой, намазывая на хлеб горчицу, он сказал:

– А в Германии горчица сладкая…

Мы, недавние десятиклассники, дети советского режима, удивились. Сладкая горчица? Что за оксюморон! Разве такое бывает? Прошло некоторое время, и по всей стране с институтов сняли бронь. Шел 85-й год, подросли дети детей войны (то есть мы), и в стране образовалась демографическая яма. В армию стали брать всех студентов, всех больных и даже многих блатных. Косить внаглую тогда было не принято. К тому же неосторожным «психическим» откосом можно было испортить биографию. И наоборот, служба в «рядах» для биографии была очень выигрышна. А те, кто ухитрялся во время армейской службы вступить в КПСС, получали хороший жизненный трамплин в номенклатурные кущи. Но речь не об этом. Через несколько дней на сборном пункте я вытащил свой билет – в ту же Германию. Это не было каким-то особенным совпадением, в Германию тогда попадал каждый шестой призывник. Там стояло пять полностью укомплектованных армий – три танковые и две обычные. Сейчас, я думаю, это уже не военная тайна. Как только мне стало ясно, что я еду служить за границу, в моем перепуганном мозгу необъяснимым образом всплыла сладкая горчица.

Нас везли на поезде. В вагон набилось столько народу, что сначала было тесно даже стоящим в проходах. Потом как-то рассосалось. Все это время я утешал себя: «Ничего. Ничего. Зато в Германии есть сладкая горчица. Я еду в страну сладкой горчицы. Разве это не чудесно?»

Мне удалось найти отдельное лежачее место. Это притом что на нижних полках сидели по четверо, а на вторых лежали по двое. Я забрался на третью полку бокового купе. Там, где потолок вагона опасно изгибается и места совсем мало. Меня спросили, можно ли там лежать? Я сказал, что трудно, особенно при моем росте, но можно. Вид мой, наверное, свидетельствовал о том, что скорее «трудно», чем «можно», поэтому претендентов на это место больше не нашлось. Весь вечер и всю ночь я пролежал на полке, боясь ненароком уснуть и загреметь вниз. Там даже держаться не за что – третьи полки предназначены для багажа. И весь вечер, и всю ночь в душном вагоне, в сгустившихся миазмах свежей хлопчатобумажной формы и новых сапог, во всем этом полубреду и полусне, под стук, простите за банальность, колес, я раз за разом повторял себе: «Все образуется. Все будет хорошо. Пусть меня забрали в армию. И теперь я потеряю два года жизни, и, может быть, подорву здоровье, и почти наверняка подвергнусь унижениям, и мне придется ходить строем и терпеть всю эту бодягу. Зато там сладкая горчица. Разве не прекрасно попробовать сладкой горчицы? О, сладкая горчица! Как я хочу сладкой горчицы!..» И так раз за разом всю ночь. Сладкую горчицу я попробовал месяцев через десять. В самоволке мы пили пиво и ели толстые белые сардельки в немецком гаштете. Горчица действительно оказалась сладкой. Я съел целую плошку. С тех пор я люблю сладкую горчицу. И белые сардельки тоже. Мечта, которая сбылась и не разочаровала, дорогого стоит.

А теперь еще и террин.

Я обязательно узнаю рецепт и приготовлю террин во всей его красе. Только не из зайца. Зайцу я дал клятву. И где в Москве взять зайца?

Правильно, что я не пошел с ними взрывать. Лучше пнуть ногой головку сыра. Или, к примеру, грохнуть пару тарелок. Взрывать, это слишком… слишком, как бы это сказать… необратимо.

Never say Never, как завещал нам великий Шон Коннери.

Да, именно так – слишком необратимо.

6.15

Утро. Еще темно, но я знаю, что наступает утро.

Мне бы не хотелось, чтобы все закончилось на этой шикарной итальянской кухне. Она теперь вызывает у меня неприятные ассоциации.

Я открываю дверь. Коридор кажется полупрозрачным. Сквозь его стены уже просвечивает что-то другое. Но я все равно хочу успеть выйти отсюда.

Поворот, лестница, еще один коридор.

Мой номер.

Вещей немного. Паспорт, билеты, деньги – все на месте.

Снова лестница. Приемная стойка. Черноволосая и непропорционально толстозадая слегка заспанная женщина встает, шелестит бумагами и улыбается. Ее голос я не слышу. Я уезжаю. Откуда-то сбоку стремительно выбегает молодой парень, тоже брюнет, с расплывающимися чертами лица и пытается вырвать у меня из рук сумку. Я машу свободной рукой.

Вот еще. У меня почти нет вещей.

6.25

Стеклянные двери раздвигаются. Там солнечный свет и мое такси.

Холодец по-преображенски

Шел солдат со службы домой.

И довелось ему остановиться на ночлег в одном доме.

Смотрит солдат – а хозяйка мрачнее грозовой тучи сидит. Подала на стол, налила гостю чарку водки, а сама под ноги себе уставилась и молчком молчит.

Закончил солдат с трапезой, выпил свежего квасу, набил трубку табаком и спрашивает, как будто невзначай:

– Ну, рассказывай, молодица, что за горе у тебя приключилось?

Вздохнула хозяйка:

– Да горя-то, служивый, и нету никакого. Завтра ко мне внучка из города приезжает. На каникулы, стало быть. Внучка-то моя, Машенька, умница-разумница, в столичном университете на «отлично» учится. Вот только по дому сильно скучает. Весь год, почитай, мне письма слала: как я приеду к тебе бабушка на каникулы, как пойду в лес по грибы-ягоды, как Жучка от радости залает, как Маруська урчать и ласкаться станет…

– Ну и отчего же тебе тогда печалиться? – удивился солдат. – Радостный разворот событий ждет вас обеих. Нечего горевать, а лучше, битте-дритте, подобающим угощением озаботиться.

– Так в том и загвоздка! – Хозяйка в ответ застонала. – Машенька моя больше всего на свете мой студень домашний любит. Нигде, говорит, такого не пробовала. Ни в ресторанах городских, ни в буфетах на вокзале, ни в иноземных макдоналдсах. Только у тебя, говорит, бабушка, такой студень бывает.

– Эко диво – студень! – Солдат в усы ворчит и трубку свою раскуривать принимается. – Для такой доброй хозяйки никакого затруднения в этом контрпункте быть не должно.

– Затруднений-то никаких нет, касатик! Но и говядинки, чтобы этот мой студень делать, тоже нет.

– Как так? – удивился солдат.

– А так! – в сердцах отвечает хозяйка. – Обещали мне на нашем мясокомбинате хорошую говяжью лопатку! А сами взяли да и обманули! Сегодня утром приходят: мыши, говорят, съели. Экие бесстыжие рожи! Знаю я, что у них за мыши! Останется теперь внучка моя без студня своего любимого! Ни за что себе этого не прощу! Лучше бы я загодя в райцентр съездила да сама на рынке говядинки и купила. А я понадеялась на наших дармоедов, а все зря! Эх, да что теперь говорить!